Это "горькое учение", суровый отказ от всех радостей и удовольствий земной жизни, коренилось в глубокой древности. Как мы уже видели, крайняя аскетическая тенденция существовала в византийском мире с самых ранних времён и находила своё выражение в отказе от брака и воздержании от вина и мясной пищи. Официальная церковь боролась с таким пониманием аскетической жизни как с ересью, хотя оно ещё не было соединено с дуалистической метафизикой. Наконец, в учении богомилов тенденция полного отрицания мирской жизни соединилась с дуалистическим учением, что мир сотворён и управляется силой зла. Это учение, с его ярким противопоставлением Бога и материального мира, также было очень древним. В византийском мире оно в течение столетий сохранялось павликианами, но происходило от античных гностиков. Может показаться, что понимание материи, как зла, почти исчезло у павликиан, но оно было важнейшим элементом всех гностических систем и обладало таким же значением в системе Маркиона. В мифологии богомилов и катаров материя никогда не появляется как самостоятельный фактор. Вне зависимости от того, создана она благим Богом или злым, её существование всегда вторично. Космическая драма движется уже не к освобождению духовного Света из темницы материи, как в манихействе, но к освобождению человеческой души от власти зла, владычествующего в материальном мире. Для отношения к этому миру неважно, та или иная сила сотворила аморфную материю ex nihilo. Взгляды на источник материального существования могли меняться, решающим оставалось то, что именно дьявол сотворил (fecit) наш мир и всё, что его наполняет. Это было фундаментальным положением, известным всем ответвлениям общины. Его точное определение мы находим уже в Беседе болгарского пресвитера Косьмы: всё, что мы видим вокруг себя, является творением дьявола; он творец и владыка всех земных вещей; это он дал заповеди ложиться с женщиной, есть мясо и пить вино.
Здесь мы доходим до непреодолимого барьера. Конечно, можно было приписать Благому Богу жизнь первого человека или разделение четырёх элементов, но для окончательного вывода это не имело никакого значения. Мир оставался во власти дьявола, чьё коварство всегда извращало намерения Благого Бога в Его творческих актах. Джованни де Люгио зашёл настолько далеко, что даже Ветхий Завет и сотворение нашего мира связал с Благим Богом, но с земной точки зрения всё это было миражом из иного мира, и на самом деле все эти вещи происходили только там. Мир, в котором мы живём, и Джованни де Люгио представлялся владением злого начала и тюрьмой человеческой души, искупающей здесь свой сверхъестественный грех. Мироотрицание, таким образом, оставалось неприкосновенным и в этом варианте учения катаров.
Аналогичным образом, признание реальности воплощения Сына Божия не затрагивало отрицательного отношения к плоти. Даже Дезидерий не приписывал вечной жизни телу Христа – в его глазах оно было столь же эфемерным, как и тела простых людей. Во время Своего второго пришествия Спаситель в последний раз появится в человеческом образе; затем Его человеческое тело утратит своё значение, распадётся и вернётся в прах подобно телам остальных людей и животных. Отказ прославить тело Христа означал, что был отброшен краеугольный камень ортодоксальной догматики, догмат воплощения. Это лишало смысла неразрывно связанные с воплощением таинства крещения и евхаристии. На Западе отношение катаров к этим таинствам официальной церкви оставалось столь же негативным, как и на византийском Востоке, но на Западе оно имело свои особенности: аргументы против крещения младенцев были заиствованы от более ранних антикатолических движений; крещение не может принести спасения младенцам, которые ещё ничего не понимают и поэтому перед крещением не могут быть наставлены в вере. Они просто ещё не способны к вере, без которой спасения нет. В отличие от членов римской церкви, катары оставались верны обычаям Церкви Христовой, которая не преподавала крещения без предварительного наставления. Хотя на Западе катары подчёркивали бесполезность крещения младенцев, в действительности они отвергали его вообще, поскольку оно совершалось посредством материального элемента – воды. В связанных с крещением текстах Нового Завета вода всегда понималась в духовном смысле, как учение Христа. Допускалось, самое большее, что Ecclesia Dei использовала воду для крещения некоторое время, по тактическим соображениям, чтобы, используя "символ этого крещения", призывать людей креститься Духом Святым. Вопреки иногда появлявшимся тенденциям признать определённое значение и за таинством крещения официальной церкви, у катаров никогда не было сомнений, что настоящим крещением является только истинное крещение Духом Святым.