Такой подход по силам далеко не всякой личности; большинству людей необходимо опираться на всемогущество Божества, искать у него помощи и “прощения”. Принять на себя ответственность за всё зло мира и в одиночку взяться за его преодоление может только весьма незаурядный человек. Поэтому гностик Валентин учил, что гностическое “спасение” доступно не всем, а только “духовным” людям, т. е. тем, которые субстанциально единосущны Абсолюту; остальные же – “душевные” и “плотские” – спасения не достигнут.
Кроме того, снятие субъект-объектного различения, о котором мы привыкли думать, что именно оно делает человека личностью и свидетельствует о появлении у него сознания, может быть понятно лишь после соответствующей подготовки. Прежде всего, для этого необходимы изрядное образование и (или) интенсивный мистический опыт, безразлично какой – аскетический, либертинистичсеский, наркотический и т. п. Этому способствует любая дезориентация чувств и сознания. Поэтому в гностических общинах могли сосуществовать крайний аскетизм (шокировавший даже сурового монтаниста Тертуллиана) с крайними же степенями распущенности; и то, и другое пугало писателей-ересиологов, поскольку они интуитивно чувствовали в любом случае чуждость формализованности христианской доктрины. (В этом отношении как раз и можно считать гностицизм тем модусом в христианстве, где возобладала “свободная стихия богословствования”.) Гностиками становились городские интеллигенты и деклассированные (т. е. социально и психологически дезориентированные) сельские жители. Этим последним философию заменял мистический опыт, получаемый под руководством искусных наставников, и занятия магией.
В свете всего вышесказанного мы можем ответить на вопрос о том, является ли гностицизм II – III вв. религией, вполне отрицательно. Это даже не квазирелигиозная система, а, скорее, некая традиция психической культуры, успешно выполнявшая функции религии. Таков же, например, буддизм тхеравады. Однако психическая традиция – это также и не философия, хотя, конечно же, с философией здесь больше общего, чем с религией. В основании психической традиции всегда лежит философская система, и гностицизм в этом отношении – не исключение.
Уже в XIX в. начались споры о том, проделал ли гностицизм путь от религии к философии или наоборот. А. Гарнак определял этот феномен как “острейшую эллинизацию христианства” [1, 250]. В противоположность ему Ж. Киспель утверждает, что “гностицизм есть христианизация греческой философии и восточного мистицизма на основе евангелия” [2, 119]. Второе утверждение, пожалуй, ближе к истине. Вспомним хотя бы, что представляло собой христианство ко II в.: при своей широкой популярности в доктринальном отношении это была довольно примитивная полу-иудаистическая секта, богословский потенциал которой как раз и начал проявляться в споре с гностиками. Что же касается гностических систем того времени, они показывают высокий интеллектуальный и культурный уровень своих главных деятелей. Этих людей, получивших хорошее “греческое” образование, привлекало в христианстве его учение о персонифицированном Абсолюте, чего экзистенциально недоставало многим платоникам и стоикам. Вместе с тем нельзя считать однозначно неверным определение А. Гарнака: христианство, порвавшее ко II в. с иудаизмом, искало точку опоры в греческой образованности и потому, действительно, активно эллинизировалось. Эта свободная эллинизация как раз и привела многих христиан к гностическим учениям, которые, собственно, были первым философски состоятельным выражением христианской доктрины.
Литература:
Harnack A. Lehrbuch der Dogmengeschichte. T. I. 5. – Tubingen, 1931.
Quispel G. Vallentinian Gnosis and Apocryphon of John // The Rediscovery of Gnosticism. Vol. I. The School of Valentinus. – Leiden, 1980.