— Я отправляюсь в хадж. Продлится он, как обычно, не менее трёх лет…
— А как же ваша семья? — подозрительно глядя на него, поинтересовался Ишан-Ходжа.
— Дети у меня маленькие, призыву не подлежат, семью пошлю к родственнику.
Поэтому никто не удивился, когда вереница арб, нагруженных кладью, с людьми, восседающими сверху, со скрипом тронулась в дальний путь. Арбакеши были заарендованы до Таласа. Этот мирный караван сопровождали десять джигитов из молодых слуг Саид-Алима. Сам он остался в Ташкенте. Чего-то выжидал. В начале марта разнеслась весть об отречении от престола Николая. Саид-Алим созвал своих многосемейных рабочих, сказал:
— Я уезжаю в святые места. Хадж продлится три-четыре года. Здесь у меня остаются некоторые запасы продуктов и топлива. Переселяйтесь со своими семьями, пользуйтесь запасам и и оберегайте имущество до моего возвращения.
Поражённые великодушием богача, люди низко кланялись, прижимали руки к сердцу:
— Да будет благословен твой путь, бай!
— Будь покоен, всё сбережём.
— Твоё доверие подобно твоей щедрости…
Весть об отъезде Саид-Алима разнеслась по старому городу не сразу. Только на пятый день узнал об этом Ишан-Ходжа. Призадумавшись, спросил у своего горбатого любимца:
— А не последовать ли нам его примеру? Человек. Он хитрый, что-то пронюхал…
— Что вы, что вы! Разве можно оставить народ без вашего разумного слова?
— Скажи, суетливый, кому ты служишь?
— Вам, уважаемый! Вам, защитник веры, служитель великого пророка Магомета. — А про себя подумал: "И англичанину, он хорошо платит".
В железнодорожных мастерских рабочие горячо обсуждали историческое для России известие: Николай Второй отрёкся от престола, вся власть перешла в руки Государственной думы.
— Манжара идёт, что-то он знает, — пронеслось по цеху.
— Как не знать, председатель рабочего комитета…
Немолодой мужчина, с крупной лысеющей головой и пышными усами над упрямо сжатым ртом прошагал торопливо по цеху, бросил на ходу:
— Ребята! Будет митинг. Собирайтесь во дворе.
Разговоры затихли, цепочка потянулась к дверям.
Двор уже заполнили рабочие пассажирского депо и паровозной бригады.
На трибуну поднялся студент Бельков. Он служил техником в городской управе и принадлежал к партии социал-демократов. Бельков сообщил, что вчера рабочая делегация явилась к городскому голове Маллицкому, желая выяснить, что происходит в Петрограде.
— И вот, товарищи, что получилось: Николай Гурьевич позвонил генерал-губернатору Куропаткину, просил принять рабочих делегатов. Получил разрешение и вместе с нами направился в Белый дом. В приёмной нас ожидал Куропаткин, внимательно выслушал и говорит:
— Телеграмма действительно получена, но надо проверить факт. Я сделал запрос в военное министерство.
Мы стали возражать:
— Это затягивает дело, пора приступать к организации управления. Куропакин ответил:
— Советую не торопиться!
Ну что с ним говорить? Плюнули и ушли. А на улицах народу тьма. Все с красными бантами на груди. Всюду митинги. Оказывается, Михаил тоже отрёкся, не пожелал царствовать. Власть у Государственной думы. А там Родзянко с Милюковым работают, да Керенский надрывается, речи говорит…
Слушал Аристарх, а сердце горело, не вытерпел, взбежал на трибуну.
— Товарищи! Какие могут быть переговоры с царским генералом! Народ должен взять власть в свои руки. Пора организовать Совет рабочих депутатов.
Буря рукоплесканий покрыла его слова. Стали называть фамилии люден, которым доверяли.
— Манжара!
— Ляпина давай!
— Казаковых братьев! Не выдадут рабочий класс!
— Колесникова! Дельный парень!
— Паровозчика Гололобова!
Совет был избран. Ему поручили связаться с городскими организациями и держать рабочих в курсе событий.
К Совету рабочих депутатов, в основном большевистскому, примкнули многие интеллигенты. Одни — беззаветно преданные идеям Ленина, другие "шатающиеся".
К первым принадлежали конторщик, сын рабочего депо Степан Теодорович и петербургский студент Казимир Голятовский.
Голятовскому железнодорожный Совет рабочих депутатов поручил выступить в зале Городской думы на собрании служащих. Меньшевики, захватив трибуну, ратовали за войну до победного конца, за привлечение в ряды правительства либералов, людей с именем, вроде члена Государственной думы Наливкина.
Присутствовавший здесь Аристарх подтолкнул локтем Голятовского, указал глазами на горбатую женщину-оратора.
— Дай жару, Казик! Ну чего эта горбунья всем голову морочит?
Загорелась душа Голятовского, вспомнились горячие студенческие сходки в Петрограде, попросил слова. Взбежал на трибуну и начал речь с героического примера — выступлений рабочих Путиловского завода. Он стыдил меньшевиков:
— Вы, как слепые котята, тычетесь по всем углам и не видите яркого, широкого мира, который открывает перед вами учение Карла Маркса. Больше читайте Ленина!
Вдруг поднялся шум. Горбатая женщина визгливо закричала:
— Бей его, это ленинец! Он от немецких шпионов.
Положение было критическим. Десятка дна меньшевиков с поднятыми кулаками ринулись к трибуне. Голятовский вынужден был воспользоваться открытым окном.
На трибуну поднялся Аристарх.
— Вот так свобода! Вот так благородные люди! Интеллигенция… Кулаки в ход пускают!.. Значит, ответить больше нечем. Слов-то, видать, не хватает.
— Правильно! Не могут без хулиганства! — послышались голоса из зала.
— Собрание закрыто! — снова закричала горбунья. — Расходитесь, господа! Нечего слушать большевиков!
— Уходи, коли охота, а мы послушаем оратора, — громко сказал старик столяр. Его поддержали многие. Тогда группа меньшевиков демонстративно покинула зал.
— Давай, говори! — потребовали рабочие.
Ронина охватило отчаяние. Госпиталь оказался на запятой немцами территории. Судьба Лады неизвестна. Санитарный поезд возвратился в Ташкент. Что делать?
Ему рекомендовали уехать назад, но он остался. Потом явился в штаб армии, попросился добровольцем, в команду разведчиков. Вначале отказали: возраст непризывной. Однако знание немецкого языка выручило. Назначили в передовой о гряд, который находился километрах в пятидесяти от штаба, и добираться до него надо было на поезде и потом пешком.
Через сутки, чувствуя страшную усталость и ломоту во всём теле, Ронин явился к начальнику разведки.
— Удивительный вы человек, капитан! Зачем вам понадобилось лезть в самое пекло? — спросил обросший, с воспалёнными глазами командир разведки.
Ронин посмотрел ему в глаза и сказал, иронически улыбаясь:
— За тем же, что и вам. А вот побриться следует…
Тот махнул рукой.
— Когда идёт разведка?
— Сегодня ночью, три человека.
— Назначьте с ними меня.
Ночь была тёмная, густые тучи затянули небо. Старшим был унтер, человек бывалый… Он окинул Ронина критическим взглядом:
— Говорят, вы охотник? Ну-к что ж, попробуйте, почём фунт лиха…
— За тем и пришёл.
— Тогда берите две гранаты да нож. Немцы брататься-то братаются, но и между ними попадается сволочь. Подманят, а потом — на штыки.
— Приму к сведению.
Шли оврагом, поросшим кустарником, шли долго. Впереди за чащей послышались голоса.
— Немцы, — шепнул унтер.
— Послушаем, о чём они… — Ронин опустился на траву, прополз между кустарником к самой чаще.
— Человек-то попался знающий, — сказал унтер солдатам. — Затаись, ребята.
Минут через десять Ронин вернулся.
— Молодец, — похвалил унтер. — Мышь больше шуму делает.
— Три человека хотят сдаваться в плен.
— Удачливый вы человек, капитан, — усмехнулся начальник разведки. — Что же, будете переводчиком. Я слабо владею немецким.