В этот день Ронин, увлёкшись работой, засиделся допоздна. Стемнело. В открытое окно веяло весенней прохладой, свежим запахом зелёных листьев. Он убрал бумаги, надел пальто. Машину решил не вызывать. "Лучше пройдусь, подышу воздухом. Заждалась меня звёздочка моя ясная… Ничего не поделаешь, горячее время, надо работать за пятерых…"
Шагая вдоль затихшей улицы, он уловил скрин арбы. Где-то в темноте двигалась повозка. Неожиданно раздался женский крик и детский плач, Ронин ускорил шаги. Ему показалось, что запоздалых путников задержал патруль. Но когда свернул на Куйлюкскую улицу, то увидел остановившуюся арбу. Наверху два человека осматривали кладь. Под кузовом лежал арбакеш, не то затаившийся, не то оглушённый. Женщина с двумя детьми, жалобно причитая, старалась укрыться за ствол старого тополя. На неё наступал вооружённый человек.
— Замолчи, проклятая! — шипел он. — А то заткну глотку.
Опять знакомый голос! В два прыжка Ронин достиг дерева:
— Стой! Что это за безобразие?..
Он не договорил, грянул выстрел. Падая, увидел перекошенное злобой лицо "террориста".
Рядом с глухим рокотом остановилась машина. Несколько вооружённых людей бросились к бандиту и схватили его.
— Что тут делал? — спросил высокий, очевидно старший.
— По распоряжению продкомитета отбираем продукты… — с наглой издёвкой ответил "террорист".
— А стрелял в кого?
Бандит не успел ответить. Со стороны дерева прозвучал встревоженный голос:
— Подойди, Андрей! Нашего Ронина ранили.
Высокий шагнул, склонился над раненым.
— Виктор, как ты? Скорее в госпиталь!
— Домой… — простонал Ронин.
Шофёр вышел из машины, ткнул пальцем в "террориста".
— Эта сволочь — тот самый "студент", что грабежами прославился. Мы с Цирулем его захватили было, да вырвался, удрал…
— Везите Ронина скорее! Да вызовите доктора Боровского. А с этим "студентом" мы разделаемся на месте… Снимай допрос, следователь! — обратился Андрей к подошедшему худощавому человеку в очках.
Ронин лежал на кровати с тугой повязкой. Ему казалось, что рана кровоточит и жизнь уходит с каждой каплей крови. Он сжимал слабыми пальцами руки жены и дочери. Иногда забывался на минуту, другую. А потом снова вереница воспоминаний — картины войны, революции. Услышал спокойный голос, открыл глаза:
— Пётр Фокич…
— Помолчите ка, друг мой. Ваша жёнушка мне всё рассказала.
Боровский осмотрел больного, сделал новую перевязку. Ронин ещё больше ослаб. Глаза погасли.
— Звёздочка… Сыграй полонез Огинского… — едва слышно произнёс он.
— Сейчас, родной, вот провожу Петра Фокича.
Понял; хочет узнать у врача правду. Вернувшись, она поцеловала мужа и вышла в столовую. Ронину казалось, что смерть склонилась над ним и веет холодными крыльями. Сейчас раздадутся скорбные звуки полонеза и он уйдёт из жизни.
Бурно прозвучал аккорд, и вдруг жизнеутверждающе зазвучал марш тореадора. Ронин удивился. Почему Лада заиграла этот чудесный марш? Ах, как зовут к жизни бодрые звуки. К жизни, к борьбе! Нет, умирать нельзя!.. Дали озарились ясным призывным светом. Ему казалось, что угасшие силы снова пробудились, волна бодрости подхватила, понесла в широкое житейское море.
Ясные дни октября становились зябкими и словно задумчивыми. Зелень поблекла. Клёны теряли свои нежные пожелтевшие листья. Розы доцветали. Лада собрала в саду последний букет и возвращалась к террасе, любуясь цветами: трудно было в колючем розарии отыскать эти чудесные полубутоны.
"Как она расцвела и похорошела, моя ненаглядная звёздочка", — думал Ронин, стоя на ступеньках. Ему было больно сознавать, что его чуть не оборвавшаяся жизнь клонится к закату. И не он победил смерть, а Лада. Она спасла его, спасла своей заботой, своей любовью.
Лада подняла глаза, и счастливая улыбка озарила её лицо. Вот он стоит на ступеньке — высокий, по-юношески стройный, с копной седых волнистых волос, с тонким одухотворённым лицом, глубокие морщины залегли вокруг рта и на высоком лбу. Он стоит, протянув к ней руки, а глаза по-молодому светятся силой и радостью.
Сигнал клаксона у ворот нарушил тишину. В распахнутые ворота въехала машина. Из неё выскочили три человека, четвёртый замешкался, вытаскивая кульки и свёртки. Ронины изумлённо смотрели на Казакова, весело шагавшего к ним. Он за локоть держал худощавого, загоревшего до черноты военного. Это был Силин. За ними шёл Якуш и наконец нагруженный свёртками Арип. Обнимая их, Ронин весело проговорил:
— Алёша! Аристарх! Арип!.. Да как же я счастлив видеть всех вас у себя! А вам, товарищ Якуш, сердечное спасибо за вашу постоянную заботу.