В Массачусетсе стояла золотая осень, и на всем белом свете не сыскать было местечка красивее. В ту ночь мир был прекрасен — если не считать «берлоги Биггинса». Она представлялась мне страшнее самых ужасных кошмаров, которые рисовало чрезмерно живое воображение. Я готов был побиться об заклад только при условии, что возьму с собой Дьюи, своего лучшего друга. Джозеф согласился.
Питер Дьюгонь, или Дьюи, был коренастым крепышом, отличавшимся некоторой, я бы сказал, чрезмерной пресыщенностью для своего возраста. На первый взгляд, он казался самоуверенным нахалом, но это была всего лишь защитная реакция в тщетной попытке повысить собственную самооценку. Его чрезмерно заботливый папаша был полной противоположностью моему, наглядно демонстрируя, каким может быть хороший отец. Вследствие чего Дьюи помешался на том, чтобы стать важной шишкой, добиться успеха и разбогатеть, что, как он свято верил, сделает его счастливым.
Накинув на головы капюшоны толстовок, мы с Дьюи направились к дому. Сомневаюсь, что смех Старой леди Биггинс мог соперничать цинизмом со здоровым ржанием моего братца. В тусклом свете молодого месяца, словно морские пехотинцы, высаживающиеся на вражеский берег, мы с Дьюи тихонько подъехали к поместью на велосипедах. Наш район никогда не испытывал недостатка в острых ощущениях. Не успев толком приблизиться к заросшему зеленью поместью, я вдруг ощутил чье-то присутствие — незримое и недружелюбное. Оглянувшись на Дьюи, я увидел, что мой друг уже во все лопатки мчится обратно. Очевидно, он тоже что-то почувствовал. Не желая в очередной раз безропотно сносить безжалостные насмешки Джозефа, я стиснул зубы, собрал в кулак остатки мужества и двинулся дальше. И вот тогда я и услышал его. Хотя и очень слабый, до меня отчетливо донесся свист боцманской дудки. Я подумал, что брат решил подшутить надо мной, и принялся пристально вглядываться в темноту двора, высматривая признаки засады. Но Джозефа нигде не было видно. И вдруг со мной произошло нечто очень странное и страшное; кто-то незримый словно бы провел мне по спине ледяной ладонью. Я вскрикнул от ужаса и неожиданности, а в следующий миг ощутил, как меня с головой захлестывает невыносимое и мучительное чувство одиночества. Я вдруг понял, что заблудился во времени и пространстве. Честное слово, в ту минуту я был свято уверен в том, что повстречал мятущуюся душу юного Чарлза Биггинса.
Бестелесный призрак юноши бесцельно бродил по поместью, даже не подозревая о том величайшем грехе, который совершил, и не находя себе места во Вселенной. Хотя ощущения мои, мягко говоря, были непередаваемыми, страха я почему-то не испытывал. Вместо этого мне показалось, что весь страх достался бедному Чарлзу. Парень угодил в настоящую ловушку, в заточение, причем безо всякой надежды на спасение. Удивляясь самому себе, я окликнул его:
— Чарлз?
И ничего не увидел и не услышал, хотя волосы на затылке у меня встали дыбом: мальчик явно был где-то рядом. Мне вдруг захотелось помочь ему.
— Тебе больше нечего здесь делать, Чарлз, — сказал я. — Ты должен уйти.
Но отчаяние призрака лишь усилилось. Оно буквально парализовало меня, и я понял, что мальчик пребывает в аду — в том самом, который создал сам, когда попытался обмануть мироздание, оборвав время своего пребывания на Земле. Он был по-прежнему неразрывно связан с земной юдолью, и ему предстояло отбыть свой срок до конца — в одиночестве и страхе. А мне нужно было убираться отсюда, пока не стало слишком поздно, — чтобы не пришлось разделить с мальчиком его горе и безысходную печаль. Я нажал на педали и всю дорогу домой отчаянно молился. Только оказавшись в безопасности, я собрал остатки храбрости и оглянулся. Позади никого не было.
Джозеф с улыбочкой поджидал меня на крыльце.
— Говорил же я тебе, что там нет ничего страшного, — сказал он.
Когда дыхание мое немного успокоилось, я взглянул старшему брату прямо в глаза.
— Бабушка Нана была права, — отдуваясь, заявил я. — Никто не может наказать нас больнее, чем мы сами.
С этими словами я вошел в дом на подгибающихся ногах.
Джозеф последовал за мной. Прежде чем дверь закрылась, его слова эхом прокатились по пустынной улице:
— Перестань, Донни. Там же и вправду нет ничего особенно страшного. Или ты уже жалеешь, что сходил туда?
По спине у меня пробежал холодок. Но на сей раз виной всему была температура — она понижалась. Я поднял голову и обнаружил, что мое путешествие по дороге воспоминаний начинает тонуть в сумерках. «Где ты сейчас, Чарлз Биггинс?» — спросил я себя и, подняв воротник куртки, привстал, с трудом распрямил ноющую спину и вышел из игрушечного домика. Уже шагая вниз по тропинке, я вновь оглянулся, и губы мои сами собой сложились в улыбку. Когда вы — совсем еще маленький, глупо думать, что жизнь всегда будет такой, какая она есть, и никогда не изменится. Но, быть может, в этом и заключается истинный дар невинности. К добру или худу, но я пережил детство, испытав как раз столько, сколько понадобилось, чтобы суметь выбрать тот образ жизни, который меня устраивал. Полагаю, учитывая вышесказанное, можно смело сказать, что я добился некоторого успеха.