Врач вернулся домой с намотанной на палец ниткой от голубого шарика. С этим шариком прошел он сквозь тысячу людей по улице Туманяна, спустился по Абовяна, дошел до площади и по Амиряна вернулся домой. Тысячи людей увидел он, и ни одного знакомого среди них. Ни один знакомый человек ему не повстречался. Он вернулся домой, не проронив за день ни слова. С кем было говорить?
Он открутил нитку, приладил ее к лампе. Потом положил две подушки одну на другую и лег на тахте.
На следующий день он пошел туда, где должно было по его предположению быть много пароду. Он любил затеряться в толпе. Любил, чтобы кругом много народу было. Пошел в городской сад. Старики. Опять они. Играли. «Искямбил, — усмехнулся мысленно он, — десять саи… Чтоб вас!..» Он спустился по улице, свернул, стал спускаться по проспекту, потом свернул еще раз, направо. Людской поток с пакетами, со свертками, корзинами, посудой, со скарбом и всякой снедью направлялся на берег Раздана праздновать свободный день.
В тоннеле было темно, горели редкие желтые лампочки. Иногда где-то совсем рядом разрывались голоса автомобилей. В конце тоннеля виднелся синеватый свет дня. Холодная капля капнула на затылок. Он вобрал голову в плечи, быстро прошел это место. Тоннель кончился, он выбрался на свет. Руки в карманах, пошел с людьми вместе, в том же направлении, на их праздник, туда, где должно было быть веселье…
С корзинами, свертками, бумажными пакетами, с алюминиевой, эмалированной, стеклянной и бог знает еще какой посудой в руках они пришли и заполнили все, не оставив ни клочка земли, ни ямы, ни пня, ни пенечка, все ровные и неровные поверхности заполнили они и полулежа, вытянув вбок ноги, вкушали радость свободного дня. На площадках для игр колыхалось море голов. А еще выше, поверх колышущихся голов, высоко кружились лошади, верблюды, слоны, и на ногах у этих зверей, на этих лошадях, и верблюдах, и слонах дети, мальчишки и девчушки, косички, маленькие флажки — кружились, уносились, возвращались опять. А чуть дальше в людское море ныряли и снова выныривали лодки-качели. А в лодках этих другие мальчишки и девчушки с силой сводили коленки, накренялись вперед, а лодка — р-раз! — ныряла в людское море, р-раз! — выныривала снова.
Голоса все смешались, слились в один гул. Люди теряли друг друга, находили других, снова встречались. Под деревьями разостланы были скатерти, — на скатертях тарелки, еда, стаканы, стаканчики, хозяева стаканов встали, ушли куда-то; музыка звала всех, кружила, влекла. Плясали круговой танец. Вино все колебало, носило туда-сюда, рождало одно огромное общее настроение. В центре стоял аккордеонист — в уголке рта погасшая папироска, — и как гигантский червяк сжимался и разжимался в его руках аккордеон. Пляшущие помахивали в воздухе жирными, засаленными от еды платками, поводили в воздухе. Эх!
Врач. Поди разгляди среди этой толпы одинокого человека.
— Неужели я в Ереван приехала? — сказала Нора, сходя на перрон.
Такси мчало ее по знакомым улицам. А ей казалось, она целую вечность отсутствовала. Необычным и красивым был город. Трамвай, автобус, троллейбус… культура. «Никто еще не знает, что я в Ереване. Вот удивятся. Еще лучше. Пусть удивляются. Хочу, чтоб удивлялись».
— Прямо, прямо, — сказала она, — пересеките площадь и через площадь прямо. «Я ему скажу, что возвращение невозможно. Объясню почему. Ну вот, не смогла побороть себя, удержаться, так близко проехать и не зайти… Его первого увижу. Конечно».
— Остановите, — сказала она, — подождите меня здесь. Я, может, немножко задержусь, ничего?
— Пожалуйста. — Мягко щелкал счетчик, рождая двузначные растущие числа.
Сторож узнал ее, поздоровался. Нора быстро пробежала через проходную. «Только бы никто знакомый не встретился, не желаю никого видеть сейчас». Побежала по коридору, свернула на лестницу, поднялась. Второй этаж. Третий. Остановилась у застекленных зверей. Закрашенная изнутри белой краской дверь. Толкнула. В белом халате сидел, заменял ее, молодой парень. «Бедняга». «Бедняга» спрятал книгу, сложил руки под подбородком и вопросительно посмотрел на Нору. «И ведь ничегошеньки ты тут не делаешь, — подумала Нора. — Бедняга. Только что дышишь, больше ничего». Прикрыла дверь, засмеялась неслышно. «Я объясню ему, почему не могу вернуться. Объясню, что почувствовала в ту ночь. Он поймет…»
Ну вот и его дверь. Табличка «Посторонним вход строго воспрещается». Нажать кнопку… А что, если его не будет? И с остановившимся сердцем Нора толкнула дверь. «Сейчас увижу его, сейчас, сию минуту, вот он…»
Он сидел на низком стуле, опустив голову, в руках электрический паяльник. Дым стоял в комнате. Знакомый канифольный запах. Повернул голову, увидел Нору. Паяльник выключил, осторожно положил на место, встал.