Гарри от резкого тычка потерял равновесие, споткнулся и рухнул на колени, повторяя про себя: «Пламя. Пламя... пламя-пламя-пламя...»
Но даже окклюменция не помешала ему услышать то, что Люциус сказал мгновение спустя.
— Главное, не забыть поблагодарить Драко за то, что он дал мне знать о твоем исчезновении из Хогвартса, — протянул тот. — Интересно, что же подойдет лучше всего? Может, новую метлу, как по-твоему? Или собственного домовика? Ну да ладно, — Люциус отвернулся ко второму Упивающемуся. Теперь в его голосе не было и следа насмешки:
— Уничтожьте четвертый дом по Тисовой улице.
Глава 24. Чему быть...
Именно эта каморка ему и снилась.
Как только Малфой втолкнул его внутрь, щель сомкнулась. Гарри, понадеявшись, что твердость камня — всего-навсего иллюзия, всем телом навалился на стену. Разумеется, безрезультатно: Малфой никогда не оставил бы ему возможности сбежать.
«Что ж, пора и осмотреться», — подумалось Гарри.
Осматривать, правда, было особо нечего. Камера — это слово куда лучше подходило для места, где он очутился, — была настолько тесной, что даже сидеть в ней было можно, лишь поджав ноги. От стен, правда, исходило мягкое свечение, так что видеть он мог, хотя дневной свет сюда не проникал — в камере не было ни окон, ни дверей, ни малейшей щелки. Лишь камни толщиной в несколько футов — если судить по отверстию, через которое его втолкнули.
И уж конечно, на его тюрьму были наложены антиаппарационные заклятья... хоть он все равно не мог аппарировать самостоятельно — да что там, понятия не имел, как это вообще делается. Но заклятья там были — чтобы никто не смог его спасти. Волдеморт наверняка блокировал и порт-ключи — пусть даже сюда могли попасть только ближайшие сподвижники Волдеморта. Ближайшие сподвижники...
Стоп! Даже закрывая сознание — хоть и не так яростно, как раньше, — не стоит думать о том, что может выдать... кого-нибудь. Ни имени, ни намека на того, с кем он связывал теплившийся крохотный огонек надежды. Впрочем, лучше вообще не надеяться — а вдруг одного этого окажется достаточно, чтобы все рухнуло?
Гарри попытался сосредоточиться и обдумать положение. Даже и теперь он с крайней осторожностью скользнул за воздвигнутую в сознании стену: а вдруг Волдеморт незаметно пытается читать его разум? А вдруг этот гад настолько хорошо владеет легилименцией, что даже не глядя в глаза, даже издали способен узнать самые потаенные мысли? Гарри не знал наверняка, но отчетливо помнил, что всего несколько месяцев назад враг смог без труда завладеть его сознанием. Конечно, тогда Гарри блока не ставил, но все-таки...
Лучше не рисковать — а значит, нечего и думать об утерянной магии. Вместо этого Гарри специально вытолкнул на поверхность мысль: «У меня даже палочки нет, ее Малфой забрал», — и больше ничего.
Он принялся систематически прощупывать и простукивать камни вокруг — насколько мог дотянуться — в поисках слабины. Слабины — вот же гадство! — не было; физической, по крайней мере.
Интересно, а как насчет магической? Палочки, правда, нет, но ведь в детстве у него получалось творить магию без нее. Стихийная магия — обычная вещь для любого ребенка-волшебника. Все, что нужно, — это вспышка эмоций и яростное, безотчетное желание сделать что-то.
Гарри прикрыл глаза, пытаясь изо всех сил вызвать чувство ярости, отравившее его детство. Перебирая воспоминания — из тех, что можно было показать Волдеморту, — он старался воскресить захлестнувшее его некогда бешенство, разбившее стекло на всех фотографиях Дадли. Бешенство, благодаря которому ему удавалось даже заткнуть тетю Петунию... или сорвать с петель дверь ненавистного чулана.
Темные мысли, темные воспоминания, темная часть его души — та, что он скрывал ото всех, та, что начала стремительно расти после того, как у него на глазах погиб Седрик... Гарри погрузился в эти темные воды, миновав ограждающую их стену пламени. Погрузился в поисках силы, в поисках спрятавшейся магии. Она должна быть здесь, это точно — та самая магия, питавшая чуть не каждую ночь его сны.
По окружавшим его каменным стенам пошла рябь — точно по водной глади, в которую бросили камень.
Закрывший глаза Гарри этого не видел. Но чувствовал — чувствовал, как поднимается магия из глубин его души.
Он нырнул еще глубже, стараясь вызвать чувства еще темнее гнева или ярости: жажду убить, уничтожить, растоптать — как топтали его все эти годы, день за днем... У него никогда не было семьи, не было дома; никто не заботился о нем, никто не дарил любви, о которой каждый ребенок — даже жалкий уродец — молит всей душой...