Я стал разведчиком собственного развития, шпионом в интересах собственного будущего. И только поэтому со мной могло произойти то, что со мной произошло.
ДИТЯ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ
Я родился днем четвертого марта, когда глубоко под Бухарестом открылся подземный разлом.
Дрогнули чернильные жала самописцев на сейсмостанциях, тектонический удар покатился, постепенно затухая, через Карпаты на Киев и Москву. Лицо пространства исказилось, будто в кривом зеркале: с гор сошли оползни, вспухли горбами асфальтовые трассы, извивами зазмеились рельсы. Колыхнулись флаги на заставах, звякнули автоматы в оружейных пирамидах, лопнула от натяжения колючая проволока государственных границ; маятниками качнулись люстры в квартирах и мороженые туши на мясокомбинатах; зашаталась, заскрипела мебель на верхних этажах. Тысячекилометровая судорога земной утробы мягко толкнула бетонные капсулы ракетных шахт, осыпала уголь на головы забойщикам, колыхнула на волне траулеры и эсминцы.
Моя мать лежала тогда в палате рожениц, но схватки еще не начались. Тектоническая волна достигла Москвы, поколебала известняковое основание столицы, пробежала по плывучим грунтам речных пойм, мягко охватила фундаменты, сваи; незримая огромная рука тряхнула высотки, Останкинскую и Шуховскую башни, вода прихлынула к запорным воротам шлюзов; зазвенела посуда в сервантах, запели, задрожали стекла. Люди звонили в милицию — «а у нас дом качается», кто-то выбегал во двор, кто-то сразу мчался в бомбоубежище. Конечно, всеобщей паники не было, но впервые с немецких воздушных бомбардировок Москва пошатнулась; понарошку, в четверть силы, но этого было достаточно, чтобы проснулись самые глубокие исторические страхи. Они возникли на секунду, страх ядерной войны, страх распада страны, уничтожения столицы; мало кто потом признавался, что испытывал их, все говорили о легком недоуменном испуге, но это была ложь.
Мать работала в Министерстве геологии и входила в состав особой комиссии, изучавшей причины и последствия природных бедствий. Она видела руины Ташкента, развалины на Курилах и в Дагестане, тысячи людей без крова, изуродованные дома, вздыбленные рельсы, трещины, ведущие, казалось, в саму преисподнюю. Когда родильный дом качнула мягкая, пришедшая из нутра земли волна, мать единственная поняла, что происходит, и от неожиданности, от страха, что удар земли, будто преследуя ее, настиг и в безопасной Москве, начались роды.
Землетрясение стало моим первым впечатлением бытия: мир открылся мне как неустойчивость, шаткость, колебание основ. Отец мой был ученым, специалистом по теории катастроф, и его ребенок родился в момент проявления сил, которые отец изучал, словно мой родитель жил, сам того не зная, в унисон с циклами земли, вод, ветров, комет, затмений и солнечных выбросов, и я, плоть его и кровь, явился на свет как их, — в том числе, — дитя.
Родители с самого начала опасались этого совпадения, оно казалось им недобрым знаком судьбы. Поэтому они вверили меня попечению бабушек, будто спрятали в коробе с нитками, шитьем и вязаньем, в подробностях старческого быта. Бабушки, многое пережившие, потерявшие братьев, сестер и мужей, но устоявшие среди потрясений века, должны были охранить меня спокойным течением своих жизней, воспитать как бы на отшибе, в отдалении от настоящего времени, будто в глуши, в лесной сторожке или на затерянном хуторе. Но, — речь об этом еще впереди, — близость бабушек лишь усилила то ощущение, которое должна была исцелить.
Почему родители, люди несуеверные, к вычитыванию знаков не склонные, все же увидели в землетрясении провозвестие? Моя мать долго не могла забеременеть. Врачи недоумевали, все показатели здоровья были в норме; наконец, один старый врач, профессор, вместо того чтобы выяснять, какие в роду были наследственные заболевания, и в очередной раз просматривать анализы, долго и подробно поговорил с матерью об истории семьи. Не понимая, зачем это делается, мать, однако, рассказывала ему все, что знала, — она цеплялась за любой шанс.
Выслушав ее, профессор сказал, что она не единственная такая его пациентка, что у многих женщин он видит подсознательную боязнь материнства, связанную с множеством насильственных смертей в предыдущем поколении. Он посоветовал уехать куда-то, где будет максимально спокойно, где ничто не будет напоминать о времени, об истории, о прошлом. Мать была готова выполнить этот совет, отец сперва отказывался; ему, видимо, казалось, что причина не-рождения ребенка где-то между ними как между мужчиной и женщиной, а не в истории и не в психике. Но все же они решились.