Положение складывалось напряженное. Алтынтадж помалкивал, но чувствовалось, что это затишье перед боем, который он готовит мне.
После разговора с Гуль-ага об Алмазе, я все чаще стал задумываться о судьбе этого парнишки.
— Скажи, — спрашивал я у матери, — может ребенок уйти из дома, если между отцом и матерью складываются плохие отношения?
— Может, сын, все может быть, да еще если ребенок такой талантливый. Чувства у него сильно обострены. А ты привел бы его к нам. Пусть хоть душою у нас отдохнет. А я бы вкусненького наварила и напекла. Что он любит?
— Возможно, пригласить его родителей в интернат?
— А что, если ты сам к ним сходишь?
— Боюсь, что-то напорчу в этом сложном деле.
— Почему?
— Мне так нравится Алмаз, что, если он обидится на меня, я себе не прощу этого.
— А ты посоветуйся с Гуль-ага, он-то знает Алмаза и его родителей. Да и к тебе относится хорошо.
На другой день после этого разговора я пошел к старику и поделился с ним мыслями об Алмазе.
Выслушав меня внимательно, он потер затылок и посоветовал:
— А может быть, нам сходить втроем? Прихватим и Алмаза.
— А он пойдет?
— Со мной пойдет… Чего замолчал?
— Есть одно дельце, не знаю как и сказать вам…
— Говори. Это связано с Таджем?
Я поднял глаза на старика.
— А откуда вы знаете?
— Догадываюсь. Он ведь не может спокойно жить, не кусаться. Ну, что он еще придумал?
— Прочел мой очерк в газете и предложил написать критический материал об интернате.
— О директоре?
— Угу.
— Давно метит на его место. Вот тебе герой для романа. Все люди как люди, а этот позорит нас на весь город. И директор молчит, словно боится его. Ладно, разберемся, в интернате есть отличные коммунисты.
— А еще он грозился мне сказать что-то очень плохое…
— Бай-бо! — покачивал головой Адам Гулович. Такого, видимо, он не ожидал.
— И мне кажется, что все это он хочет использовать против меня.
— Ничего у него не выйдет. — Старик постучал по ковру, на котором мы сидели, ладонью. — Тебе бояться нечего. Положись на меня. — И почему-то поспешил сменить разговор: — Так когда пойдем к родителям Алмаза?
— Хоть завтра, — сказал я. — Но мама хотела, чтобы вы с Алмазом сначала побывали у нас, пловом хочет вас угостить.
— Ай, берекеле! Разве можно отказываться от плова? Попросим Алмаза, он поиграет нам на скрипке. Согласен?
— Очень даже.
Алмаз. Мне все больше и больше нравился этот парень. Опрятный, собранный, он всегда был чем-то занят: то писал, то читал, то играл, а то рассматривал собранные камни! И я все чаще говорил о нем дома. Мама не мешала этому, поддерживала разговор, но лицо ее темнело, как небо, на которое набежали тучи. "Может быть, ревнует, что я так много говорю о чужом ребенке? — подумалось раз мне. — Или стесняется, что у меня нет брата? Но что же теперь делать!"
Добрая моя мама! Как я люблю наблюдать за ней. Особенно когда руки ее заняты вышиванием. Говорят, какой-то король тоже увлекался этим делом. Я как-то сказал ей об этом, и ее брови удивленно поползли вверх.
— А как он вышивал — крестом или гладью? — спросила она. — Это интересно: мужчина, шах — и вдруг женское рукоделье. А почему бы в интернате вам не открыть такой кружок, где бы дети учились вышивать?
— Лучше бы открыть кружок по русскому языку.
— Мальчик мой, — прошептала мама, — а Ты думаешь, орнаменты — это не буквы? Было время, когда сочинения писали нитками, а вместо бумаги была шаль. В газетах до сих пор пишут о древних туркменских вышивках и коврах!
— Ты права, об этом стоит подумать. Ведь если дети уже сейчас не овладеют искусством своих матерей, то потом может быть поздно.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно улыбнулась мама. — Когда же придут твои друзья, а то рис пересохнет!
— Скоро. Готовься.
Но тут в школе случилось одно событие. Зайдя в восьмой класс, я начал перекличку. Читаю фамилии, ребята откликаются. Все вроде идет так, как надо. И вдруг:
— Гельдымурадова!
Молчание.
— Гельдымурадова!
В классе тишина.
Поднимаю голову, ученицы, которую все зовут за белое лицо Акджи́к, на месте нет.
— Аширов, — спрашиваю её соседа Нура, — где Акджик?
Молчание. Нур опустил голову, перелистывает страницы книги.
— Недавно была, — ответил кто-то.
— Заплакала и ушла, — добавил второй.
— Что случилось?
— Не знаем.
— Но она действительно плакала?
— Да, учитель.