Дневник заключенного
27 июля 1918 г.—14 июля 1919 г.
«Бывали xyжe времена, Но
не бЫло подлей».НЕКРАСОВ.
Пользуясь богатым опытом прежнего скитания по царским тюрьмам,
мне удалось с большим трудом сохранить дневник, который я писал
урывками в колчаковском застенке—иначе в Екатеринбургской
центральной тюрьме № I (При Колчаке этих „номеров“ развелось
множество).
При частых, порой внезапных, обысках приходилось прибегать ко
всякого рода ухищрениям, чтобы спасти дневник: обертывать листки его
вокруг тола и забинтовывать их, прятать в сапоги, в печку под пепел и т. д.
И дневник удалось сохранить до прилета на Урал Красных Орлов, мощным
взмахом своих крыльев разбивших тяжелые цепи, в которых без малого год
томило нас .»славное“ колчаковское правительство.
Горячее спасибо т. т. бойцам Красной армии—они воистину
воскресили, как из мертвых, нас немногих, уцелевших от сыпного тифа,
свирепствовавшего в переполненных екатеринбургских тюрьмах, от
избиений, карцеров л расстрелов...
Автору „ дневника“ пришлось погостить — иной раз; подолгу — во
многих николаевских тюрьмах; колчаковский застенок оказался гнусней их
всех.
Теперь, в 6-ю годовщину Великого Красного Октября, принесшего с
собой неминуемую гибель всякой колчаковщине, хотя бы временно и
овладевшей позициями,, считаю своевременным отдать в печать чудом
уцелевший дневник и некоторые документы, достаточно ярко рисующие
палачество и издевательство колчаковцев над заключенными и хамское
прислужничество им чиновничьей ж буржуазной сволочи.
.
X-
Получив от наробраза, где я заведывал театральным1 отделом,
месячный отпуск, я поселился на даче в Шарташе.
.... На третий день но приходе белых, был (по доносу)-
Слышу слова одного из них, юноши, на вид красноармейца:
—
Что это, протестует он, не дают даже уведомить семью об
аресте.
—
А большевики разве давали,—доносится ответ. Бросали в
тюрьму безо всяких.
—
Но ведь я не большевик, а...
—
Левый эсер, чтоли? Одна сволочь ...
После каких то записей и опросов, ведут наверх, на хоры клуба и
здесь встречаю знакомых, как и я не успевших покинуть Екатеринбург,
или не ожидавших ареста.
f Чтобы было мягче спать, некоторые стлали на столы I извлеченные из
шкафа старые советские дела, заменявшие тюфяк.
.
—
Я не только стою—я сплю на советской плат- | форме, сострил
кто-то.
Тяжелое впечатление, помнится, оставил один штрих в общей
картине: на ночь сторожить нас поставили двух
■ юнцов —гимназистов, вооруженных винтовками, с которыми они не
умели даже как следует обращаться
В одном из них узнал хорошо знакомого мне маль; чугана.
Увлеченным в мутный поток подросткам, видно, было как-то
неловко в роли тюремщиков.
Спать предоставлялось на полу. Администрация „дома“
возглавлялась пожилым смотрителем, который избегал всяких
об‘яснений с заключенными. Питание состояло из 1/2 Фук. хлеба и
кипятка утром и вечером. И тем, у кого не было с собой денег (покупать
Местное разрешалось), приходилось голодать.
Состав партии, как и во всех тогдашних домах заключения,
поражал своей пестротой-да и не мудрено: хватали и бросали в тюрьмы
кого попало и по чьим угодно доносам и „советам“, по личным счетам и т.
д. Здесь в арестном доме я увидел и уголовных типов, заражавших воздух
сплошным сквернословием, и спекулянтов, и мирных обывателей,
арестованных по оговору соседа и проч.
Потянулись томительные дни в душной, тесной и все более и более
загрязнявшейся камере. Узников все прибавлялось.
Сидели мы без прогулок, безсвиданий в полном неведении о том,
что творится за стеной. Приезжал как-то „уполномоченный следственной
комиссии", но на все вопросы о поводах к аресту и о дальнейшей судьбе
арестованных отвечал молчанием.
От безмерной скуки брались и за такие книги.
Голодание и все „удобства“ арестного дома, с ночевкой на грязном
холодном асфальтовом полу, вызвали у меня вспышку болезни, я сделал
заявление о необходимости перевода в тюремную больницу и на другой
день утром, вкупе еще с несколькими лицами, арестованными, я шество-
вал под конвоем добровольцев по улицам Екатеринбурга в „центральную
тюрьму“.
По дороге в тюрьму.
Нашей небольшой группе пришлось проследовать через весь город.
Одна за другой мелькали знакомые улицы.
Обыватели останавливались и рассматривали нас. У большинства
на лицах было простое любопытство, у некоторых, что попарадней одеты,
нескрываемое торжество.
Вот и бывш. Покровский проспект, ведущий к тюрьме. Квартира
В тюремной больнице.
Громадным преимуществом после арестного дома было то, что в
больнице каждому предоставлялась койка и столик- Но, скажу в скобках,
этим все преимущества в колчаковском застенке и исчерпывались—все
остальное, начиная с ужасного питания и кончая обращением с
заключенными тюремных чинов, было безобразным.
Население палаты, в которую
япопал, было
напервое
_
время незначительным и состояло
всего из
3-х лиц, но
и
состав этих трех был очень пестрым: фельдшер, обвинявшийся в хищении
лекарств на 30 тыс. рублей, агент уголовного розыска, и давнишний
обитатель тюрьмы—юный любитель чужой собственности.
'
Скоро палата начала пополняться новыми арестованными
больными; в большинстве случаев это были случайно или по личным
доносам захваченные люди, нередко ую- ловный элемент (например,
проворовавшийся начальник станции П., сам с циничной откровенностью
Заменял врача и вершил все дела больницы казенный фельдшер
„Куяьмич', злостный спекулянт, вор и заведомый контр-революционер, по
милости которого многие угодили из тюрьмы № 1 под расстрел.
Нельзя не упомянуть о способе лечения, практиковавшемся
фельдшером: заходил он в палату на минуту, в шапке, пальто и галошах, с
небольшим ящичком под мышкой. В этом ящичке и заключалась вся