— Вы видите его, видите? — кричал Павлик.
— Да, да!
— Случилось что-нибудь? — раздался чей-то недоумевающий голос.
Завьялов обернулся. Это подошёл техник.
— Что увидели, товарищ инструктор? — спросил он, защищая ладонью от солнца глаза и всматриваясь в небо.
— Нет… ничего, — глухо ответил Завьялов. — Просто Шевлягину показалось, что он увидел спутник.
— Разве его днём разглядишь! — усмехнулся техник. — Его утром, в шесть сорок две надо было смотреть. Или в час сорок шесть. — Он наизусть цитировал сообщения ТАСС.
Взгляды Завьялова и Шевлягина встретились. Они только улыбнулись друг другу, точно связанные общей тайной, гордые тем, что увидели то, что ещё не дано увидеть никому.
— Осмотреть и надеть парашют! — отдал приказание Завьялов.
Он пристально следил за тем, как Павлик уверенным движением, точно надевая пальто, продел руку в лямку парашюта, одновременно перекидывая зелёный, закреплённый несколькими белыми резинками тюк за спину. Потом продел вторую руку, пропустил две другие лямки между ногами и щёлкнул замком, оказавшимся теперь на его груди.
— В самолёт! — скомандовал Завьялов.
Павлик поставил правую ногу на металлическую ступеньку, перекинул левую на ребристый квадратик, укреплённый на крыле самолёта, и через мгновение опустился на переднее сиденье кабины — место курсанта.
Завьялов сел позади. Теперь он уже не видел лица Павлика — только его плечи, только покрытый чёрным лётным шлемом затылок и узкую загорелую полоску кожи на шее, между краем шлема и воротником комбинезона. Он не видел глаз Павлика, но знал, что они сейчас впились в многочисленные приборы, укреплённые на щите, — указатели скорости, высоты, поворота и скольжения самолёта, вариометр, радио- и гирокомпас, которые обязан видеть летчик во время полёта.
Он представил себе, с какой решимостью готовится Павлик охватить взглядом все эти приборы во время полёта и одновременно следить за всем тем, что происходит внизу, наблюдать за землёй, — задача, которую не удавалось разрешить ещё ни одному лётчику во время своего первого вылета.
Завьялов улыбнулся. Ещё раз взглянул на узкую, коричневую от загара полоску кожи на шее Павлика и вдруг с необычайной силой, всем своим существом почувствовал, как дорог ему этот парень, готовящийся в первый раз взлететь в небо. В какие-то доли секунды он вдруг вспомнил по-детски наивный вопрос Павлика в тот вечер, когда Завьялов ждал Лизу и торопился на вокзал.
Павлик спросил тогда, может ли это быть, чтобы свет погасшей звезды долгие, бесконечные годы шёл к людям.
«Может, Павлик, может! — мысленно произнес Завьялов. — Этот свет идёт годы, тысячи, миллионы лет. Он проходит сквозь преграды, сквозь метеоритные дожди, пробивая космические туманности, самые чёрные тучи и самые густые облака. Практически он вечен, этот свет далёкой и, может быть, уже погасшей звезды. И не надо думать о том, что звезда погасла. Не надо…»
И всё же ему стало грустно. Он заметил, как дрогнула перед ним ручка управления ещё стоящего на земле самолёта, спаренная с другой такой же ручкой в передней кабине. Это Павлик дотронулся до неё, прилаживаясь, ещё раз повторяя те движения, которым его учили, перед тем как разрешить полёт. Завьялов тоже положил ладонь на толстую, гладко отполированную ручку, — просто так, чтобы проверить свои ощущения. И ему показалось, что этим своим движением он как бы слился с Павликом, с его сердцем, мозгом, со всем его существом, и у него стало легче на душе.
Он взглянул на крылья машины, на две красных звезды на них. Такие же звёзды сопутствовали ему в далёкие боевые годы. Затем он поднял голову и посмотрел в небо, ясное, безоблачное, но уже подёрнутое лёгкой осенней дымкой. Он ощутил неожиданный прилив радости. Прямо перед собой Завьялов снова увидел плечи и голову Павлика. «Вперёд, Павлик, вперёд! Начинается новая жизнь. Вперёд!»
Но всё это он сказал лишь мысленно, а вслух произнёс обычную предполётную уставную фразу, обращённую к людям, стоящим внизу, перед самолётом:
— От винта!..