В том споре о музыке мне удалось сформулировать то, что я об этом думаю и что сильно задело моего оппонента. Я сказал ему всего-навсего, что когда-то, когда ему было 14–20 лет, он так сильно любил музыку и так много тратил на неё душевных сил, и так много в ней находил для себя, что остался в уверенности, что та музыка самая лучшая. А потом просто разучился тратить на музыку душевные силы как прежде. А чтобы что-то любить, нужно внимательно к этому относиться, переживать, совершать душевную работу, короче, любить — это непросто. Он же после двадцати занимался совсем другим трудом. И продолжая, как ему кажется, любить музыку своей юности, он просто любит себя молодым, потому что растерял всякую возможность да и разучился слышать и воспринимать сегодняшнюю, хотя научился зарабатывать деньги. Я знаю людей, для которых «U2» являются лучшими на все времена. А теперь уже лысеют те, кто до конца будет любить «Depeche mode».
Тогда же я сказал ему, что непонятно, в какой момент заканчивается юность, возможно, она заканчивается тогда, когда ты начинаешь ощущать кого-то юнцами и презирать то, что этим юнцам нравится.
Это я всё к тому, что самое сложное — стараться любить и принимать то, что есть, то есть то время, в котором живешь.
Музыка может быть либо хорошей, либо плохой — не важно, это попса, рок, металл… Главное — чтобы нравилась мелодия и слова были со смыслом… А с другой стороны — есть несколько песен, про которые я даже не понимаю, о чём они поются… и ведь всё равно нравятся и хочется слушать…
Мне кажется, что совсем не правильно жить музыкой. Хотя понятно, что многие из нас этим в 15 и занимались… Музыка — наш фон, даже самая хорошая, это объём наших впечатлений. Потому как если ты лишил свою любимую девственности лет в пятнадцать под «Pink Floyd», то, как ни верти, слушая эту музыку, любимую будешь рядом ощущать и в 35, хотя она уже сто лет как не та и не с тобой. Мы жизнь ту любим, а не музыку.
P.S. В комментарии я прочел, что одна женщина пишет и отправляет письма бабушке, которая сидит в тюрьме. В этом случае, конечно, письма пишутся не из лирических соображений. Сама ситуация: писать бабушке письма в тюрьму — уже поражает воображение. Жизнь не обманешь.
Я давно уже убедился, что подлинное общение и настоящий глубокий, внимательный и требующий внимания собеседник — это большая редкость. Я очень стараюсь быть таковым с любым человеком. Самая большая трудность и испытание, которые есть в моей профессии, — это огромное число людей. Я как-то говорил своему знакомому, что за месяц гастролей встречаю и вхожу в контакт с таким числом людей, с каким до публичной жизни встречался за десятилетие. Когда на меня это обрушилось, я сначала не знал, что делать. Пытался учиться общаться формально или прятаться, или изображать из себя недоступного и молчаливого человека — не получилось, остаюсь прежним и от этого сильно устаю. Но формально общаться с людьми не буду даже пытаться.
Я недавно в Интернете и знаю, что есть люди, которые живут ЗДЕСЬ давно и невероятно активно. Догадываюсь, что для многих такая жизнь наполнена всеми возможными переживаниями. Наверное, кому-то кажется, что Интернет бездонен. И многие намекали мне на то, что в общении и жизни в Интернете есть свои особые законы. Я не претендую на знание этих законов, но о законах общения знаю, а они универсальны.
Бывают разные состояния. То стремишься вперёд, весь наполнен солнечным, энергичным, свободным настоящим, радуешься, и для тебя не существует ничего, кроме этого. А бывает вдруг защемит о чём-то потерянном, и загрустишь о серебристом, дождливом, нежном прошлом.
И то и другое — здорово переживать. И то и другое — богатство.
Мне страшно представить мир, в котором было бы только уверенное настоящее или только зыбкое прошлое. Пусть будут люди, которые стремятся к одному, и пусть будут те, которые стремятся к противоположному. Мы уравновесим друг друга, и будет здорово.
СЕНТЯБРЬ
Никогда не забуду, как увидел в первый раз читающего мою книгу человека. Это было давненько. Тогда вышел сборник пьес очень маленьким тиражом, и как писатель я ещё не был никому известен. Зимой прогуливался по Петровскому бульвару и увидел пожилого московского дядьку в хорошем пальто с каракулевым воротником и в каракулевой же шапке-пирожке. Он сидел на скамеечке и читал книгу. Я проходил мимо, бегло на него посмотрел и подумал: что-то здесь не так. Прошел, приостановился и всё думал: что же не так? И вдруг понял: боже мой, а книжка-то моя! Я прошёл ещё подальше и стал следить за тем, как он её читает. А он перелистнул одну страницу, через пару минут другую, и вдруг смотрю — улыбается. Тут уж я не выдержал, подошел к нему и сказал: «Извините, а это моя книжка», — и он ответил: «Нет, юноша, это моя книжка». Я покраснел и сказал: «Конечно-конечно, просто я её написал».
Тогда целый день я был очень счастлив.
Позавчера был в Ялте, там открывался Ялтинский кинофестиваль, я выступал на открытии и сказал о том, что меня занимает: каждый чувствительный и мыслящий человек очень хочет быть героем художественного произведения. Не изобразить героя, не сыграть, а быть. То есть каждому хочется, чтобы его жизнь была достойна внимания писателя или кинорежиссера. Это нормальное желание. И также абсолютно нормальное желание — быть счастливым. Хочется же быть веселым, спокойным и любимым, успешным, здоровым и прочее. Но при этом хочется быть героем произведения. А герой счастливым быть не может. Герой всегда несчастен, одинок и чаще всего не знает, как жить. Вот так. Хочется быть героем и хочется быть счастливым. Два взаимоисключающих желания.
Вчера меня спросили во время интервью, не вызывает ли у меня опасений большое присутствие китайских издателей на Московской книжной ярмарке и как китайцы могут повлиять на книжную ситуацию в России. Я сказал, что опасения вызывает то, что китайцы начнут издавать книги на русском языке с большим количеством ошибок, но также выразил надежду, что китайцы сделают такие книги, которые можно сначала прочитать, а потом залить кипятком и съесть.
Был три дня в ЮАР, три дня в Зимбабве и три дня в Ботсване. Но можно сказать, что я был на другой планете. Это не первая моя поездка в Африку и, я знаю точно, не последняя. Эти дни я был сильно счастлив. Я давно про себя понял, что я не путешественник и не собиратель впечатлений, не коллекционер фотографий и не охотник за адреналином. Мне просто очень нравится в Африке, особенно в Ботсване, в дельте реки Окаванга.
Но хочу сказать про другое. Самое печальное, с чем приходится там встречаться, это представители белого населения планеты. Путешествие в Африку дело сильно недешёвое, и в основном в Африку ездят очень пожилые американцы и европейцы. Американцев больше… Громкоголосые, толстые, самоуверенные старики, одетые в камуфляж или хаки, в больших тяжёлых ботинках, в шляпах и с огромными фотокамерами. По ним видно, что они всю жизнь что-то продавали или были высокооплачиваемыми юристами… В общем, сплошные жулики, которые каждую субботу делают барбекю, пьют пиво и обсуждают своих соседей. На всех этих людях лежит тяжёлый отпечаток вырождения. И относятся они к местному населению… в общем, сволочи, изображающие добродушие. Мы там были самыми молодыми среди белых, про дочку Наташу я даже не говорю. За завтраком ко мне подошла одна американка с обычной своей фальшивой улыбкой и дежурными вопросом «Дид ю слип велл?» А потом она спросила, откуда мы. Я сказал. Она явно расстроилась. Потом спросила, чем я занимаюсь, на что я ответил, что я писатель. Она спросила, не слишком ли я молод для писателя. Я сказал, что, наверное, слишком. Ещё она спросила, пишу ли я для телевидения или для кино. Я сказал — нет, просто пишу книжки. Тут она совсем рассердилась, её фальшивая улыбка исчезла и она сказала: «Должно быть, вы очень известный писатель, чтобы здесь отдыхать». Настроение её окончательно испортилось, она вернулась к своему мужу, седенькому, придурковато улыбающемуся толстяку, и устроила ему сцену. Я был очень доволен.