Зенобия. Как вам угодно… А я догадывалась… Если я сказала что- нибудь не так, как следует, прошу извинить меня.
Мать. Помилуйте, еще чего. Признаюсь даже, что представляла вас иначе. Менее… как бы это выразиться…
Зенобия. Я наверняка была другой, когда выходила замуж за Анджея. Но он был терпелив и снисходителен ко мне. А я старалась…
Мать. Это заметно. Но все равно мы совершенно разные люди.
Зенобия подбегает к окну.
Я на вас в обиде, и этого ничто не сможет исправить.
Зенобия. Может, вы чего-нибудь отведаете?
Мать. Только когда вернется Анджей.
Зенобия садится. Шум проезжающего автомобиля.
Будем обращаться друг к другу так же, как до сих пор. Надеюсь, вы меня понимаете.
Зенобия (как бы разговаривая сама с собой). Почему он задерживается?
Мать. Успокойтесь, пожалуйста. Вернется. Я не хотела бы быть с вами слишком суровой. Ну что ж, пятнадцать лет — это очень много, хотя иногда мне кажется…
Неторопливые шаги на лестнице.
Может, это он? Зажгите свечу.
Зенобия зажигает свечу и тут же гасит.
Я была здесь только один раз, шестнадцать лет назад, когда Анджей получил место после окончания института. Тогда он обещал мне, что поработает тут год-два, не более и вернется. Но получилось иначе.
Зенобия. Это не моя вина.
Мать. Скажу откровенно — даже хорошо, что мы одни. Так вот, я приехала сюда… Неужели мне почудилось?.. Нет, в той комнате кто- то есть.
Зенобия. Это ребенок. Шестилетний мальчик.
Мать. Кто-нибудь из ваших родственников?
Зенобия. Нет. Анджей взял его из больницы. Мать умерла, а отец очень плохой человек. Бил его и вообще… Он у нас уже две недели.
Проезжает автомобиль.
Кто-то должен был о нем позаботиться.
Мать. Но почему именно Анджей? Ведь это и связывает, и налагает определенные обязательства.
Зенобия. С местами в детском доме трудно, волокита, знаете ли, так вот Анджей… Ведь он занят не только больницей — в нашем городке непочатый край работы.
Мать. Я слушаю ваши речи, смотрю на вас и как-то не могу всего этого увязать. Мне трудно представить себе Анджея и врачом, и вашим мужем, и зятем вашей матушки, и моим сыном, и еще вдобавок приемным отцом.
Зенобия. Вот как? А я это великолепно представляю.
Мать. Вы были воспитаны в другой атмосфере, и ваши родители ожидали от вас чего-то совсем другого, нежели мы от Анджея. Когда я шла со станции… да, новые дома, магазины, скверы; не видно развалин, стало как будто почище, люди одеты лучше, чем шестнадцать лет назад, но что изменилось в них самих?
Зенобия. Не знаю. Я только знаю, что не каждый день у нас бывают похороны, зато крестины ежедневно.
Мать. Я ведь совсем о другом. Впрочем, оставим это. Скажу откровенно…
Голос ребенка. Тетя, я хочу есть.
Зенобия. Сейчас, Павелек, принесу тебе что-нибудь поесть. (Выходит.)
Мать, рассматривая комнату, замечает довольно толстый альбом с фотографиями и открывает его. На первой странице белой тушью выведено: «Зенобии — Анджей» и дата. На каждой странице одна-две фотографии: Зенобия с черной кошкой на фоне цветов, Анджей в белом халате среди работников больницы, какой-то шуточный снимок, свадебная фотография — та же, что на стене, только поменьше. Похороны. Маленький гробик с изображением креста и песочных часов. Мать подносит альбом к глазам, снимок теряет контрастность.
Зенобия возвращается, неся поднос с едой. Уходит в соседнюю комнату.
Мать снова рассматривает альбом: Зенобия и Анджей перед домом, Зенобия на фоне автомобиля. Анджей и Зенобия с лопатами на фоне щита, врытого в землю, на щите надпись: «Здесь будет новая школа». Затем около дюжины неприклеенных фотографий.
Возвращается Зенобия.
Мать. Присядьте, пожалуйста. (Обе садятся.) А знаете… теперь и я начинаю волноваться. Далеко ли эта деревня?
Зенобия. Двадцать километров.
Мать. А сегодня такая гололедица. (Пауза.) Так вот, я буду откровенна: мне просто хочется, чтобы Анджей отсюда уехал.