Надежная и немалая сеть информаторов собирала день и ночь факты о войсках врага, передвижениях карателей, передавала в отряд гласные и секретные приказы белых.
С неоценимой пользой и отвагой выполняли эту тяжкую работу женщины горного округа. Мужество и хладнокровие отличали супругу коммуниста Ивана Пичугова Феклу Филипповну. Мать троих детей, старшему из которых было восемь лет, а младшему лишь год, она, не колеблясь, отдала свою квартиру для конспиративных встреч. В ее жилье не раз собирались и укрывались подпольщики и люди, за которыми охотилась контрразведка Колчака.
Фекла Филипповна нередко приходила в Рождественское и на Смирновский рудник. Именно в те дни в «почтовых ящиках» появлялись сведения о дислокации белых частей, а также о приспешниках врага.
По заданию подпольщиков Пичугова покупала в селах хлеб и дважды в неделю относила его за многие версты партизанам. Не всегда эти частые ходки оставались незамеченными, и женщину то и дело хватали контрразведчики. Ее били плетью и шомполами, но ничего не могли выбить, кроме проклятий и стонов.
Сурово и удачливо исполняла свое подпольное дело Филанцета Терентьевна Глазкова. Ее мужа, депутата Карабашского Совета, зверски зарубили и бросили в шахту враги. Что же они могли ждать в ответ от его молодой вдовы?
Филанцета Терентьевна, которой помогала сестра покойного мужа Анна Николаевна Букина, укрывала в тайнике дома земляков, бежавших из белой армии, и местных подпольщиков. Как только появлялась возможность, красных бойцов переправляли в отряд.
Однажды вечером к Глазковой заскочила по соседству самогонщица Таисия Ерохина[14].
Вдова, ненавидевшая вертихвостку, встретила ее молчанием и тяжелым взглядом. Но Ерохина сделала вид, что не заметила ненависти. А услышав чьи-то шаги в соседней комнате, спросила напрямки:
— Кого прячешь, соседка?
— Никого. Ребенок там. И уходи. Некогда мне язык трепать.
В ту пору в тайнике дома скрывалось двенадцать человек. Как только стемнело, женщины немедля увели подпольщиков в отряд.
Едва Филанцета и Анна успели вернуться в дом, дверь затряслась от ударов.
Никого не найдя в комнатах и подполе, казаки увели с собой женщин. Трое суток над ними измывались, но родственницы молчали. Каратели вынуждены были выпустить арестованных.
Той же монетой, что и Глазкова, платила белым вдова заместителя председателя Карабашского Совета Степанида Каллистратовна Тетерина. Муж ее погиб под шашками палачей и был сброшен в ту же шахту, что и Глазков. На руках у молодой женщины осталось четверо малолетних детей и старики родители. Но это не подавило железной воли Степаниды — она ходила в разведку, прятала подпольщиков, вела агитацию против Колчака.
Вместе работали на Советскую власть супруги Сергеевы. Глухой зимней ночью, когда глава семьи был в забое, дом обложила полиция, и офицер постучал в дверь. С вечера в доме прятались партизаны, приехавшие в город за хлебом.
Парни решили живыми врагу не даваться. По их сигналу Елена Павловна Сергеева открыла дверь, и белые кинулись в горницу.
В тот же миг Павел Медведев вскинул над головой бомбу, и белые в ужасе попятились назад. И тогда партизан швырнул ее под ноги застывшим от страха полицейским.
Те бросились из дома, ожидая взрыва, но все было тихо, — случается и такое.
Белые опомнились, открыли огонь. Но их минутной заминки хватило боевикам, чтоб скрыться.
Елену Павловну били и допрашивали в кыштымской тюрьме шестьдесят дней. Ее выпустили оттуда полуживую. Все эти два бесконечных месяца женщина утверждала, что не знает никаких партизан, а люди, что были в ее доме, зашли напиться. И хотя всем было ясно, что это не так, каратели в бессилии опустили руки.
Сведения особой ценности передавала подполью восемнадцатилетняя телефонистка Наталья Алферова. В свое время каратели избили ее нагайкой «просто так», для острастки.
Девушка подслушивала разговоры офицеров и железнодорожных чиновников по телефону — и все важное тотчас сообщала руководителям партийного подполья и партизанам.
Горняки и металлурги воевали с врагом целыми семьями. Прочно были связаны с отрядом супруги Василий Егорович и Мария Андреевна Никитины. Василий Егорович был мастером на Рассыпухинских печах, севернее Карабаша, и оттого мог в любое время уехать в город и вернуться на производство «по делам службы».