Конспект и есть конспект. Правда, общий смысл просматривается. Надо только уметь видеть ключевые слова.
«… не последовал за Бобровским…», «… без…всякой поддержки…» и, наконец, «я… победил».
Такова его биография в последние годы. Не уехал, когда все паковали чемоданы. Вел уроки в нетопленой мастерской. Старался не из-за денег, а потому, что не представлял для себя другой жизни.
«И я бы предложил, - это уже конец тоста, - … выпить за здоровье Веры Константиновны, которая в одинаковой мере пережила в школе упомянутые невзгоды».
Мера, действительно, у всех одинаковая. Самые привередливые, и те участвовали. Возможно, им пришлось хлебнуть больше других.
По сути, он выпивал за себя. Пригубил, ощутил легкое жжение и подумал: а на самом деле молодец! Мог и пропасть бесследно, но все таки выдюжил.
Так они праздновали. И считать перестали, сколько раз возносились, чувствовали себя призванными, а затем погружались в суету.
Никто уже не исповедовался. Какие исповеди при таком графике! Скажут что-то односложное, а потом опять берутся за рюмки.
Все хорошо, что под водочку. Да и народ под конец стал менее требовательный, чем вначале.
Альфред Рудольфович тоже поднимался. На этот раз без конспектов, а просто за компанию.
Но один тост получился не в бровь, а в глаз.
С обычной своей улыбочкой Эберлинг попросил выпить за то, чтобы жизнь повернулась к лучшему. Чтобы всем так же зарабатывалось, как рисовалось и пилось.
Умеют большевики устроиться. Не только найдут для себя место, но еще тянут родственников.
Есть, к примеру, какая-то теплая сфера, а они уже все там. Один трудится начальником, а другие невдалеке.
А еще, случается, один человек занимает несколько должностей. И это при том, что сутки не безграничны. Просто неясно, как он справляется со всеми своими обязанностями.
Вот, к примеру, Авель Софронович Енукидзе. Он и секретарь Президиума ЦИК, и руководитель комиссий по делам Большого театра и МХАТ.
Каждый вечер Енукидзе в театральной ложе. Так ему полагается по должности. Даже когда зовут на рыбалку, все равно идешь на спектакль.
И брату Авеля Софроновича Трифону Теймуразовичу тоже нашлось местечко.
Пусть и не председателя, а только первого управляющего. Зато ответственности не меньше.
Их и сейчас воспринимают в связи с друг другом, и прежде они не существовали сами по себе.
Друзья по подполью звали их не Авель и Трифон, а «Черный» и «Рыжий».
Хоть и не полное сходство с «Рыжим» и «Белым», но все-таки тоже пара.
Буквально с первых дней существования ГОЗНАКа Трифон Енукидзе ведает изготовлением государственных бумаг.
Все на нем держится. И облигации хлебных займов, и казначейские билеты, и собственно бумажные деньги.
Казалось бы, какие тут варианты. Если вождь в профиль, то герб непременно анфас.
Нет, не так! Хотя в целом рисунок и повторяется, но детали другие.
Возьмем в руки червонец образца тридцать седьмого года. С благодарностью вспомним о том, что Трифон Теймуразович участвовал в его создании.
Сама бумага не больше ладони, а сколько на ней разместилось. Прямо-таки заморское царство Садко. По бокам изгибаются виньетки, снизу и сверху вьются узоры.
А стоит приглядеться, как из глубины выплывает водяной знак.
Можно сказать, их с Эберлингом совместное творение. Не в том, конечно, смысле, что Енукидзе рисовал, а в том, что каждый штрих с ним заранее согласован.
Маловероятно, что братья Гонкуры как-то разделяли сферы влияния, но отношения художника и руководителя ГОЗНАКа четко оговорены: «Настоящим я, нижеподписавшийся, художник Альфред Рудольфович Эберлинг, беру на себя обязательства исполнить для Управления фабрик Заготовления Государственных Знаков…, согласно словесным указаниям тов. Енукидзе размером не меньше натуральной величины, способом, который признаю наиболее целесообразным, за сумму 500 рублей золотом».
Хорошо тому, кто не заигрывает с секретаршей и не томится в приемной. Просто, раскинув руки, входит в кабинет.
Вот бы так Альфреду Рудольфовичу! Чтобы не склоняться всякий раз в униженной позе, а брать то, что ему полагается.
К сожалению, с его анкетой это исключено. Биографию он начинал придворным художником, а не боевиком революционной дружины.
И все же Эберлинг приобщился к прошлому управляющего. Не столь далеко вступил в эту область, но кое-какие ароматы почувствовал.
Однажды в письме художнику секретарь Енукидзе назвал своего начальника его подпольной кличкой.
Как бы дал понять, что вопрос деликатный, и он вынужден перейти на неофициальный тон.
К тому же дал понять, что в их разговоре незримо участвует кое-кто еще. Когда-то этот незримый именовал Трифона Теймуразовича Семеном.
«… все карточки т. Сталина будут Вам на днях возвращены…, - писал секретарь, - А так как Сем. Тейм. очень нравилась карточка, где т. Сталин в профиль и еще какая-то, то он просит временно их у Вас попросить…»
В данном случае партийная кличка все равно, что домашнее прозвище. Ведь разговор о почти что родственниках, о славном семействе тифлиских большевиков.
Только что Трифон Теймуразович был кто-то неопределенный, то ли он сам, то ли его брат, а это он в своем первозданном обличье.
Именно что Семен, смелый подпольщик и руководитель типографии. Пока не Трифон и, уж тем более, не «тов. Енукидзе».
Так над ширмой кукольного театра появляется актер. Оказывается, этот грустный неулыбчивый человек совсем непохож на свой бодрый металлический смех.
Полной уверенности у нас нет, но уж больно все сходится. Да и сюжет булгаковский. Было бы странно им не воспользоваться.
Предположим, воспользовался. Захотел этот абсурд показать и даже умножить, доведя до логического конца.
В повести «Дьяволиада» рассказано о том, как братья Кальсонеры погубили делопроизводителя Короткова. Верней, это нам известно, что братьев двое, а делопроизводитель был уверен, что это разные воплощения одного.
«Все, все узнал Коротков: и серый френч, и кепку, и портфель, и изюминки глаз. Это был Кальсонер, но Кальсонер с длинной ассирийско-гофрированной бородой, ниспадавшей на грудь. В мозгу Короткова немедленно родилась мысль: «Борода выросла, когда он ехал на мотоциклетке и поднимался по лестнице, - что же это такое?» И затем вторая: «Борода фальшивая - это что же такое?»
Как тут не помутиться в рассудке? Должность одна, а занимают ее двое. Даже национальность у каждого из братьев своя. Первый носит черную ассирийскую бороду, а второй - вышитую малороссийскую рубаху.
Вот-вот. И фамилия такая, что не скажешь, речь о множественном или о единственном числе.
Что такое «тов. Енукидзе»? Сколько этих «тов.» и какой из них имеется в виду?
Поэтому рассчитываешь на интуицию. Сначала представляешь, кто конкретно тебе нужен, а потом стараешься не ошибиться и выбрать правильный вариант.
«Тов. Енукидзе» звучит отстранено, имя-отчество дистанцию снимает, упоминание партийной клички говорит о давности отношений.
Перепутал - и просьба насмарку. А попал в точку, то это уже половина дела.
Размышляешь, с какой стороны подойти. Мысленно завидуешь тем немногим, кто, отбросив всяческие реверансы, пишет просто «Семен».