Почему? Да просто я люблю эту нашу жизнь, люблю свою жену, детей… Вдруг я почувствовал: со мной что-то происходит. Казалось, нечто неведомое растет и зреет во мне, готовясь проклюнуться наружу, как птенец сквозь яичную скорлупу. Кровь моя вроде замедляет свой бег по жилам, густеет, застывает. По нервам, мерцая, устремляются сильные импульсы. Сердце, все тело пронизывают неведомые токи. Глаза застилает туман. Я больше не чувствую ни рук, ни израненных ног. Но какие-то ощущения еще связывают меня с внешним миром. Я понимаю: вот открывается дверь… Возникает силуэт человека, он наклоняется, заговаривает со мной. Я слышу его голос, до меня доходит смысл его вопроса, и я боюсь, как бы не ответить на него вопреки своей воле. Пытаюсь собраться с силами. Я должен, должен быть осмотрительным, не ошибиться, не просчитаться, а в моем положении это так нелегко!.. И еще возникает мысль: раз уж человек вошел в мою камеру, он что-то предпримет, и на смену холоду, омертвившему мое тело, придет живительное тепло. Снова затеплилась надежда, я продолжал бороться за жизнь.
— Как ты теперь себя чувствуешь?
Я с трудом разлепил веки. Расплывчатое лицо его походило на маску. Он улыбнулся и продолжал:
— Я упросил их, мне дали последнюю возможность спасти тебя. В какой-то мере это поможет и мне. Я заберу тебя отсюда и велю им прекратить безобразие. Представляешь, опоздай я всего на пять минут, они заморозили бы тебя окончательно. Какое варварство! Это же произвол! Неужели они не отличают хороших людей, вроде тебя, от подонков? Почему не считаются с тем, что ты муж и отец, любишь свою жену, мечтаешь увидеть детей? Не волнуйся, жизнь тебе сохранят. Мы будем сотрудничать, чтоб поскорее покончить со всем этим. Я сказал им, что ты доверяешь мне и наше сотрудничество дает отличные результаты. Разве я не прав?
Я не ответил. Он шагнул к двери и сказал, уходя:
— Они привезут тебя в мой кабинет. Жду тебя. Там тепло, и мы с тобой выпьем кофе. Нет, лучше чай, он согреет тебя, восстановит твои силы.
Его шаги, доносившиеся из-за двери — она осталась открытой, — затихли вдали. Прошла минута, дверь не закрылась. Сейчас в нее живительным потоком хлынет тепло, и я вновь оживу, смогу дышать, мыслить… Но вернутся пытки и боль, я снова потащусь по тернистой дороге смерти, и остановок на ней, по всему судя, больше не будет. Сколько же все это продлится? Но вот шаги послышались снова. Я весь напрягся, сердце заколотилось. Я впился взглядом в дверной проем. Когда один из вошедших мужчин подхватил меня на руки, я был готов к новой схватке. А пока — не думать ни о чем, закрыть глаза, заглушить слух…
X
Вернувшиеся в барак заключенные, не обнаружив меня, недоуменно переглядывались, не понимая, куда подевался их сосед. Одни полагали, что меня перевели в одиночку, другие решили — я снова в камере пыток.
— Неужели эти псы опять пытают Мухаммеда аль-Масуда? — со страхом спросил Рияд у Саида. — Вряд ли он выдержит новое испытание.
— Надо попробовать хоть что-нибудь выяснить, — сказал Саид и, ухватившись за прутья решетки, крикнул надзирателю. — Куда вы дели нашего товарища?
— Которого?
— Того, безногого. Он лежал в углу, когда мы ушли на прогулку.
— А тебе какое дело?
Надзиратель холодно посмотрел на терявшего самообладание Саида, подошел вплотную к двери и, приставив к глазам Саида длинное шило, процедил сквозь зубы:
— Если не заткнешься, последуешь за ним.
Саид, ошеломленный, попятился. Заключенные смотрели на надзирателя с ужасом. Раздались чьи-то голоса:
— Что с пленным?
— Он умер?..
— Чего лезете не в свои дела?! — крикнул надзиратель. — Доложу начальству — сами знаете, худо вам будет!
Заключенные отхлынули назад, а он снова уселся на свое место. В бараке повисла напряженная тишина.
Саид затерялся в толпе. Рияд и еще кое-кто из заключенных последовали за ним. Отойдя подальше от решетки, они остановились, обступив Саида. Он сжал кулаки:
— Мы военнопленные, а они обращаются с нами как с уголовниками!
— А зачем им вести себя по-другому? Они могут делать с нами все что угодно. Это наши лютые враги, чего еще ждать от них? Не будем наивными, братья! — гневно выкрикнул один из заключенных.
— Права военнопленных оговорены в международных соглашениях. Женевскую конвенцию соблюдают все государства.
— Все, кроме Израиля. Он уважает только силу, больше его ничем не проймешь.
— Неужели нет никакого способа обуздать нарушителей международных актов? Как заставить сионистов уважать волю народов и права человека? Наверно, правительству нашему не хватает твердости.
— Не преувеличивай! И отчаиваться не надо — мы должны и здесь быть сильными. Понял?
— Слушаюсь, мой господин! — Споривший с Саидом заключенный, побелев от гнева, насмешливо отдал честь. Потом поднял руку, призывая окружающих к молчанию, и крикнул. — Все мы здесь в плену — на волосок от смерти! Нас в любой момент могут потащить на бойню, как баранов, а ты хочешь нас успокоить? Защищаешь наших руководителей? Но будь они порешительней, с нами бы не обращались так. Представители Красного Креста разок заглянули сюда — и ни ответа, ни привета. Нас попросту бросили!
— Возможно, ты кое в чем и прав, — спокойно возразил Рияд. — Не забывай, однако, мы в руках у врагов, помни о воинской чести, никто не имеет права ее замарать. Мы не должны ни единым словом осуждать нашу родину, просчеты или ошибки нашего руководства. Этим ты сыграешь лишь на руку врагам. И не падай духом. Лучше потом поговорим, а сейчас давай подумаем, как помочь Мухаммеду аль-Масуду.
Страсти немного поутихли.
— Этот случай с ним, — сказал Саид, — хороший повод для разговора с администрацией тюрьмы. Давайте потребуем, чтоб соблюдали Женевскую конвенцию. Это — законно.
— Верно, — одобряюще кивнул Рияд.
— Кто знает точно, каковы права военнопленных? — спросил Саид.
Узники зашептались.
— У нас тут одно право — право на смерть, — проворчал сосед Саида.
Другой сердито ткнул его локтем:
— Молчи!
Спорщик отвернулся к стене и притих.
— Ахмед Султан знает.
Бледный невысокий человек протиснулся сквозь толпу к Саиду.
— Я знаю кое-что об этом. Мы имеем право на гуманное обращение и не обязаны предоставлять противнику сведения, касающиеся безопасности нашей родины, боеспособности, численности и вооружения наших войск. Через международный Красный Крест и Полумесяц можем посылать письма родным и требовать приезда представителей этой организации. И еще нас должны кормить по-человечески.
— Ладно, хватит… Главное, что сейчас важно, — не умереть под пыткой! Да и как добиться соблюдения хоть каких-то наших прав?
Саид переглянулся с Риядом. Тот резким движением головы откинул упавшие на лоб волосы и посмотрел на Ахмеда:
— А если объявить голодовку и таким способом заставить палачей соблюдать элементарные права военнопленных?
Подумав, Ахмед ответил:
— Пожалуй, это подействует. Израильтяне сохранят нам жизнь. Ведь наши имена известны Красному Кресту и Полумесяцу с тех пор еще, как в лагере побывали их представители. О том, что мы находимся здесь в заключении, известно и нашему правительству. Израильтяне не смогут этого отрицать, тогда… — Он вдруг запнулся.
— Что с тобой? — нетерпеливо спросил Рияд. — Продолжай!
— …тогда, — сказал Ахмед, — голодовка — единственный выход для нас.
Заключенные стали переглядываться.
— Итак, решено, — твердо сказал Рияд, — мы объявляем голодовку в знак протеста против зверского обращения с Мухаммедом аль-Масудом. Потребуем от тюремной администрации, чтобы к нам относились как к военнопленным и организовали встречу с представителями Красного Креста и Полумесяца. — Он поднял руку и спросил. — Все согласны?