— Ты мужчина, — тихонько сказала Танька. — Ты и должен думать. Найди деньги. Ограбь кого-нибудь.
Сама она в тот же вечер написала отцу, теперь уже в Екатеринбург, хотя заранее знала, какой будет ответ, — и ее опасения вскоре вернулись в конверте, на котором был нарисован цветок раффлезии. Эрудированная Танька зачем-то вспомнила, что раффлезия — это самый крупный цветок в мире, обладающий трупным запахом. Михал Степаныч писал, что живут они с матерью плохо, и одна надежда у них была на Таньку. Коли вышла она замуж, так сама теперь пусть и выживает.
«Если бы ты видела, доча, как мы бедствуем, — писал отец, и Танька зажмуривалась и представляла себе их квартиру, опоганенную нищетой. — Мать сократили и пенсия у ней совсем маленькая, сказать стыдно. Еще тут ее подговорили вложиться в МММ, и все сбережения долгих лет у нас пропали. Я все еще работаю на заводе, но платят нам раз в три месяца и половину. Мы вначале ехать к тебе хотели, но теперь мать плачет и говорит, что лучше б ты не уезжала, раз Николай тебя и семью не может прокормить. Хотя я его лично понимаю — время теперь такое, но лучше б он выбрал себе настоящую рабочую специальность, какая нужна всегда».
Если бы видел Михал Степанович своего зятя, сгибающегося почти пополам под темно-серыми, пахнущими могилой ящиками…
Танька поплакала над письмом, но быстро перестала, потому что Поля смотрела на нее куксиво и тоже собиралась пустить всегда близкую слезу.
— Хоть бы мне помереть, — мечтательно говорила Луэлла, глядя в далекие морские просторы, — и вам стало бы покойнее…
— Успокойся, тетя, — нервно выговаривала Танька, ведя за одну ручку Севу, а за другую — Полю. Дети постоянно сбегали к воде — что делать, приморская порода. Сухопутной Таньке было трудно привыкнуть к такому легкомысленному общению с непредсказуемой водной стихией. — Твоя смерть ничем нам не поможет, наоборот. Так что не болтай ерунды.
Луэлла всхлипнула и вытерла глаз газовым шарфиком. К старости характер у нее приобрел редкостную сентиментальность.
— Юлия измучилась вконец. Это ведь не жизнь, Танечка, не жизнь. Она тех полностью содержит — куда деваться, дочь. И вам ведь этих, — тетка кивнула на белоголовых, как хризантемы, детишек, все-таки сбежавших от матери к ласковому морю, — подымать надо. На какие, я спрашиваю, шиши?
Танька угрюмо молчала. Ей самой было бы интересно знать ответ, но переадресовать тетин вопрос можно было только Голеву, который в последнее время работал подряд в три смены, а домой приходил зеленый и злой. Сева вчера с обидой рассказал, что над ним смеялся Сережа Данилюк, потому что он, Сева, ни разу не пробовал «Сникерс». Танька подняла глаза кверху и начала беззвучно ругаться. Потом плюнула в песок и пошла вынимать из моря Севу и Полю. Газовый шарфик Луэллы полоскал ветер, как будто все это была не современная жизнь, а фильм о жизни французских модернистов в каком-нибудь Канне или Антибе…
Голев узнал новости последним по счету в семье. Никто специально не таился, просто у него опять было три смены в овощном.
Сначала в коридор выбежала Поля с коробочкой иностранного сока в руке. Потом в глаза бросился смятый сине-коричневый фантик «Сникерса», лежавший на вершине мусора в ведре. Бабушки, пришедшие в гости, выразительно молчали. Когда Голев уже окончательно убедился, что дома нечто происходит, Танька повернула к нему раскрасневшееся лицо, и он впервые заметил, что у нее больше нет конопушек — зато появились морщинки.
Последний месяц Танька работала не меньше Голева — устроилась убирать подъезды в краснокирпичном доме, который построили на соседней улице. «Как быстро они научились строить!» — ворчала Луэлла. Еще какая-то подруга-училка присоветовала Таньке продавать демократичную косметику «Сабина» — надо было ходить по фирмам и устраивать презентации. С каждого проданного бутылька или там коробочки Таньке платили тысячу.
И вот однажды она пришла в какую-то фирму, где из женщин была только одна секретарша, да и у той губы были в явном «Ланкоме». Танька побрела было прочь, как вдруг из кабинета вышел директор фирмы — Денис Алексеевич Гуливатый (Голев вздрогнул и на всю жизнь запомнил это имя) и спросил, что угодно Таньке. Она машинально показала ему стремный набор «Сабина», и Гуливатый пригласил Таньку в кабинет.
Танька рассказывала всё Голеву честно и не утаивала никаких спорных подробностей. Так вот, Гуливатый поинтересовался Танькиным образованием и сказал, что ему нужен еще один секретарь-референт. В общем, она нашла работу, и ей даже выплатили аванс, который уже, правда, преобразовался в «Сникерсы», соки, мясо в морозилке, колготки Поле и рубашку Севе, а также блок сигарет для Голева. Голев сказал «спасибо», и хотя ему хотелось поломать эти сигареты болгарские, «Вега», которые он больше всего любил, — переломать их по одной или смять прямо в пачках, он пошел на балкон и долго-долго курил.