Сзади ее ударили по плечу, и она вздрогнула от неожиданности. Перед ней стояла ее подруга и помощница Майя. Она опиралась на руку своего возлюбленного.
— Электра, ты хотела повидать моего возлюбленного — вот он. Его зовут Радий.
Юноша крепко пожал протянутую ему руку Электры.
— Ты свободна? — спросил Майя.
— Да, уже.
— Тогда поедем покататься на лодке. Смотри, какой вечер.
Вечер, в самом деле, прекрасный. Симфония весенних запахов. Бледная луна плывет в редких облаках. Необозримые просторы неба. Бездны неба и воды глядятся друг в друга.
Мерно всплескивают весла. Быстро бежит, клубясь и завиваясь, темная вода под кормой. Несколько силуэтов лодок движутся вдали.
— Спой что-нибудь, Майя, — говорит Электра.
— Да, да, спой, — присоединяется и Радий, и в его голосе дрожит сдержанная нежность.
Майя молчит. Лодка входит в столб лунного света, и друзья видят, что на губах Майи змеится лукавая улыбка.
— Хорошо, я спою. Только знаете что? Старинный романс, который я слышала в детстве от матери.
И над широкой Двиной зазвучало ее упругое лирическое сопрано:
Дышала ночь восторгом сладострастья,
Неясных дум и трепета полна.
Я вас ждала с безумной жаждой счастья,
Я вас ждала и млела у окна.
— Как это странно, — медленно заговорила Электра. — Как любили когда-то, двадцать, тридцать лет назад! Тогда еще было очень много женщин, которые ничего в жизни не знали, кроме вот такой любви, любви к мужу, ребенку, любовнику. «Ждала и млела у окна». Как мне жаль их! Мы тоже умеем любить, и еще как! Но мы и работаем беззаветно и с наслаждением. Наша жизнь так же богаче их жизни, как клавиатура рояля богаче трехструнной балалайки.
— Но и тогда уже, — отозвался Радий, — было много женщин, работавших и любивших свою работу.
— Конечно. Но далеко не все. И знаешь, — она весело засмеялась, — ведь тогда многие мужчины упорно уверяли, что женщина от работы теряет женственность и изящество. А ну, посмотри на меня, Радий, так ли это? — спросила она, задорно вскинув голову.
Радий с восхищением окинул взглядом ее стройную фигуру. Темные волосы окружали ее прелестное лицо. Черты его не отличались строгой правильностью и особой красотой, но от них веяло бесконечно-женственной лаской, энергией и волей к жизни. Продолговатые глаза мерцали в темноте.
— Ты почти так же прекрасна, как моя возлюбленная! — убежденно ответил юноша.
Электра рассмеялась. Ее переполняла радость жизни и еще какое-то неясное чувство, безотчетное, неопределенное и беспредметное стремление.
Леса на обоих берегах темнели бесформенной массой. Где-то близко защелкал соловей. Очаровательная мелодия его несложного пения сковала людей неподвижностью и молчанием. Каждый боялся проронить хоть один звук.
Лодку медленно несло течение.
Через три дня была об'явлена война.
ГЛАВА VI
Невероятное приключение Джона Вильсона
Джек Кеннингам, ближайший сосед Вильсона по работе, с некоторых пор считался верным кандидатом в сумасшедший дом. Рабочий темп, повидимому, окончательно завладел им и не оставлял его ни на минуту. В нерабочее время на него было невыносимо тяжело смотреть. Каждое его движение, каждый жест были точно согласованы с этим тягостным, бесконечно надоевшим темпом. Его угрюмый взор был туп, неподвижен и лишен малейшего проблеска мысли или чувства. Товарищи избегали его общества. Да и не о чем было бы с ним говорить: из всего богатства человеческой речи в его опустошенном мозгу сохранился едва ли десяток слов, самых малозначущих и несложных: «да, нет, пожалуйста, благодарю» и тому подобные. Ужасная работа, очевидно, совершенно выпила его душу, как паук выпивает кровь из мухи. Но, ведь, засохшее тело мухи, висящее в паутине, сохраняет свои формы. Так сохранилось тело Вильсона и, к тому же, в противоположность мухе, оно ничего не потеряло из своей работоспособности. Были выключены только сознательные функции мозга. Рабочий превратился в полном смысле слова в машину.
Однако, администрация не торопилась отправлять его в сумасшедший дом. Он был совершенно безвреден, а в работе — даже идеален, ибо механизировался до последней степени. Таких живых машин1 не мало попадалось среди рабочих Америки. Их соседям по работе было жутко смотреть на них, так как, помимо производимого ими тяжелого впечатления, их вид напоминал каждому рабочему о грозившей ему самому и весьма вероятной участи.
1 Их можно назвать живыми, но никак не одушевленными. Примеч. автора.