– Прочла. Я говорила, что с субботы много думала. Ну, и кое-что выясняла.
Про Сандерсена и про вас. Раздобыла прессу о вас. Там все черным по белому.
Точнее,- в пожелтевших вырезках. Некоторые ведь порядком стары, мой дорогой. Например, та, датированная 1936 годом, где сообщается о несчастном случае с вами за игрой в поло. Поначалу думали, вы безнадежны, но через несколько дней сообщение появилось, что вас перевезли из Канады в частную клинику доктора Конрада Локсхайма.
– Он чудо,- сказал я.- Он меня спас.
– Тридцать шестой,- напомнила Кей Кеннеди.- Сколько воды утекло. Вы были независимым» продюсером тогда, вы «независимый» продюсер сейчас.
По крайней мере, считаетесь. Как так, что вы ни единой самостоятельной картины с тех пор не сделали?
– Сделал не одну дюжину…
– Каждый раз вы фигурируете в помощниках постановщика, – поправила она.- На самом деле вы не поставили ни единой картины. Я проверяла.
– Что ж, любительствую понемногу,- допустил я.
– И, однако, вы по-прежнему влиятельный человек в Голливуде. Все вас знают, вы многим тут вертите, за кулисами, и это тут, где никто не держится наверху, если вовсю не работает.
– У меня связи.
– Начиная с доктора Локсхайма?
Я пытался овладеть голосом, готовым сорваться в крик.
– Послушайте, Кей, мы с вами условились. Вы не задаете вопросов. Зачем вам все это, а? Зачем?
Она упрямо тряхнула головой.
– Я говорила вам в прошлый раз. У вас есть секрет, и я его разузнаю. Пока не разузнаю, не отступлю.
Вдруг она опустила голову на столик и разрыдалась.
Спросила – голос обессиленный и глухой:
– Я вызываю у вас отвращение, да, Эд?
– Нет. Восхищение. У вас выдержка. И вы показали ее сегодня утром, когда Сандерсон появился в студии. И в недавний вечер отлично себя показали. Бьюсь об заклад, такой останетесь впредь, на вашем пути к вершине.
– Да.- Услышал я чужой голос – маленькой девочки.- Вы понимаете, ведь понимаете, Эд? Ну, про родителей. Я не бесчувственная. Я не хотела им смерти. У меня… у меня разрывалось сердце. Но что-то во мне неуязвимо. Оно толкает, толкает к вершине. И не важно, какая от меня потребуется жертва. О, Эд, помогите!
Она подняла лицо.
– Я сделаю, что хотите, я обещаю. Возьмитесь за меня, Эд, я прогоню своего агента, любой процент вам отдам, половину отдам.
– Я не нуждаюсь в деньгах.
– Я за вас замуж выйду, я даже…
– Я человек старый.
– Эд, ну что мне сделать, какое пройти испытание? Эд, в чем секрет?
– Поверьте мне, рано. Подождем. Может, лет через десять, когда вы добьетесь признания. Сейчас вы молоды и прекрасны, все только у вас начинается. Вы будете счастливы. Я хочу, чтоб вы были счастливы, Кей, правда, хочу. И потому не скажу вам. Но обещаю вот что: берите вершину и через десять лет приходите ко мне, тогда поглядим.
– Через десять? – Глаза ее были сухи, голос хрипел.- Думаете, так вот сможете водить меня за нос десять лет? Да к тому времени вас не будет в живых!
Буду,- сказал я.- Я из прочного материала.
Но не настолько уж прочного, похвалилась она,- чтобы мне не поддался.
Я кивнул. Она, конечно, права. Я видел, она не отступит.
Если я не добьюсь правды от вас,- продолжала она,- сама обращусь к Локсхайму. Что-то подсказывает, я должна познакомиться с ним, Я опять кивнул.
Да, – сказал я в раздумье.- Возможно, вы скоро с ним познакомитесь.
Заручиться согласием самого доктора Локсхайма оказалось не просто. Все же, узнав от меня факты, он, наконец, решился.
– На карту поставлено слишком много, мы рисковать не можем,- сказал я.- Вы это знаете.
– А остальные? – напомнил он мне.- У них тоже есть право решать.
– Конечно, пускай голосуют. Но это единственный выход.
– Считаете, эта девушка стоящая?
– Считаю. Мы все равно ее взяли б лет через восемь-десять. Она на пути к славе, да вы сами поймете. Единственное, как я объяснил, ждать не хочет.
Значит, возьмем сейчас.
– Если остальные не против.
– Если остальные не против. Но они согласятся.
Они согласились. Мы всех созвали в тот же вечер к Локсхайму, и все явились.
Я рассказал историю, Пол подтвердил. Этого было довольно.
– Когда? – спросил Локсхайм.
– Чем скорее, тем лучше. Я подготовлю необходимое сразу же. Ожидай ее через неделю.
Ровно через неделю, день в день, я появился с ней. Только закончила свои съемки в картине. Только получила четырехнедельный отпуск. Только лично свозил ее к Фрэнку Битцеру, моему агенту, и склонил его подписать с ней долгосрочный контракт.
Тут же поехали.
– Куда вы меня везете? – спросила она.
– К Локсхайму.
– О, значит я узнаю секрет?
– Да.
– Что заставило вас передумать?
– Вы заставили.
– Я все-таки вам немножко нравлюсь?
– Я уже вам говорил, разве нет? Было б иначе, я бы не дал вам узнать секрет.
Лучше покончил бы с вами.
Она рассмеялась, я же хранил серьезность. Я ей правду сказал.
Доктор Локсхайм ждал нас у входа и встретил очень приветливо. Я взял с Кей обещание ни о чем не спрашивать, пока доктор не проведет обследование, и она ему подыгрывала великолепно. Он сделал анализ крови, взял образец кожи, записал на магнитофонную ленту голос и даже срезал у нее прядь волос.
Потом перешел к истории клиентки, и беседа заняла больше часа. Он был, конечно, ужасно дотошен: интересовался не только ее знакомствами, но инветаризовал ее вкусы, включая цветовой выбор, предпочтительную косметику, излюбленные духи.
Все это казалось, в общем-то, лишним, но, как человек методичный, он хотел быть готовым на случай необходимости. Я его цель видел: повернись дело к худшему, вынуди нас обстоятельства спешно, в последнюю минуту переключиться, у него нужные сведения окажутся под рукой.
Но в прошлом никаких случаев я не помнил, и оставался абсолютно спокоен.
Кроме того, Кей не возражала. Она предполагала, думаю, что подвергается психоаналитической процедуре.
Наконец, когда все закончилось, она вскочила.
– Хорошо, я ответила на кучу вопросов,- сказала она.- Теперь моя очередь задать несколько. Первый: когда я узнаю секрет?
Она на меня смотрела, но ответил ей доктор Локсхайм:
– Прямо сейчас, милочка,- сказал он. Зайдя сзади, он ловко вонзил ей иголку в основание черепа.
Я подхватил ее падавшую, и мы отнесли тело в операционную.
Почти четыре недели заняла операция. Бедняга Локсхайм, боюсь, позабыл про отдых. Что до меня, то я занимался своим: успокаивал волнение в студии, пустив хорошо продуманный слух об отъезде актрисы инкогнито на отдых в Канаду, и проводил поиски. Я убил много времени, но, наконец, набрел на коечто подходящее.
Потом мне оставалось лишь ждать двадцать девятого дня, когда я мог ее видеть. Локсхайм пичкал ее наркотиками, успокоительными все эти дни, но уверял, что последние сутки она уже обходилась.
– В норме,- заверил меня.
– В норме?
– Ну, как говорится.- Он усмехнулся.- Я хочу сказать, она в состоянии принять правду.- Он помолчал. Вы считаете, лучше вам, не мне, ей все сообщить?
Я покачал головой.
– Это моя обязанность.
– Осторожней, чтоб с ней не случилось шока. Пока держалась она замечательно, но никогда ведь не знаешь… Помните, что было с Джимом, когда он узнал?
– Помню. Но сейчас он в порядке. Они свыкаются, когда уясняют смысл.
– Она еще так молода.
– Я ее предупреждал.- Я вздохнул,- Бог свидетель, я ее предупреждал.
Ну, я иду ей сказать.
– Удачи,- пожелал доктор Локсхайм.
Я оставил его и вошел к ней в комнату.
Она лежала. Голова – на подушке, но никаких простыней, тело скрывала длинная рубаха. Глаза, конечно, открыты, и они мне показались прежними. Все мне казалось прежним. Голос тоже не изменился.
– Эд! – проговорила она.- Он сказал, что ты придешь, но я не верила.