Бог войны усмехается, выкатив на меня чуть сверкнувшие глаза.
- А что Россия здесь жива, это верно. Вы послушайте армию и вы услышите, что жива Россия. Видите ли, голубчик, вы думали о прежней Армии по Купринскому „Поединку", по Ромашевым, капитанам Сливам и Шурочкам в чулках со стрелками, а о нашей армии, о Галлиполи, ничего вы не знали. Видите ли, если там у вас не услышат, что здесь происходит, - там будет сделана непоправимая ошибка. Здесь не отрыжка гражданской войны, не черный сброд и не грабители. Здесь новая армия, чистый кадр России, прошедший через все испытания, каких и не выдумаешь.
Генерал медленными глотками пьет вино, мочит усы и на седых концах усов висят капельки вина, точно рубины.
- Мы понимаем здесь не по-газетному. Разве у красных нет армии и армии очень сильной. У красных есть хорошие, талантливые командиры. Подлецов в свете много, но с подлецами за один стол мы никогда не сядем, пусть вот голову мне обрубят, по шее... Мы не политики, но есть у нас своя солдатская религия: Сатана и Бог борются в мире. Сегодня победил Сатана. Но победим мы, потому что Бог с нами. Мы так веруем. И потому мы идем на все испытания и на всё человеческое терпение.
Старик грузно опустил голову на руку. Задумался у стола, как старый рыцарь из давно читаной сказки, как седой и грузный мастер рыцарского ордена.
- Вы армию поймите... Вот эти выпушки, кантики, вы, поди, смеялись, как все, над этакой тупостью. А знаете ли вы, что самые сильные армии это те, где каждый полк, каждая часть отлична, цветет по-своему, бережно несет свои исторические воспоминания, свои заветы крови и подвига. Пример - германская армия. Гибель армии в нивелировке, в номерных полках, в сером ранжире, когда все цвета гаснут, когда цветущая душа армии увядает. И вспомните вы, как бежала французская номерная армия под Шарлеруа под ударами, кажется, померанских гренадер. Наша армия цвела при Елизавете и Суворове. Наша армия стала гаснуть от милютинской нивелировки, с ванновских номерных полков. Пошли офицеры-чиновники, номера, миллионы бородатого мяса, сплошная серая пешка... Армия держалась теми, кого вы никогда и не видели. Армия держалась отшельниками-офицерами, монахами-офицерами, что кроме своих полков и солдатни ничего и не знали. Такие же пришли и сюда, такие, для которых полк, родная рота, взвод ближе всего на свете, ближе возлюбленной.
Я слушаю парадоксы генерала, и приходит мне на память насмешливый обрывок "Журавля" и по иному я начинаю догадываться об его смысле...
Кто раскрашен как плакат,
То Корниловский солдат...
Вероятно, так и нужно, чтобы был раскрашен, чтобы цвел своим цветом, чтобы пел своим тоном. Молодые полки в Галлиполи ревниво берегут все свои новые, вынесенные из гражданской войны, отличительные знаки: нашивки на рукавах, черепа на скрещенных мечах, черно-красные погоны Корниловцев, малиновый бархат погонов дроздов, а в старой гвардии бережно передается, по старшинству, желтый наплечный шнур аксельбантов с серебряным вензелем Екатерины II...
На улице ночь...
Звездная россыпь светящимся туманом мерцает над Галлиполи. Луч маяка золотистою тенью пролетает сквозь звездный туман, падает на темное море золотистыми трепетными крыльями. Далеко белеет башня маяка, Фенэра, как зовут его турки. Вчера я был там с друзьями... Я и не ждал встретить здесь артистку Астрову, легкую, радостную комедийную артистку нашего Юга. Она ушла в Галлиполи вслед за мужем, артиллерийским капитаном. Здесь и Плевицкая и молодая Коваленская с Александринской сцены.
Я иду ночной улицей и вспоминаю, как и насмешливо и светло смотрела на меня Астрова.
- Итак, вы уезжаете от нас? Жаль, жаль... Жаль вас, что уезжаете... В ваших Парижах и Константинополях, у вас там нигде России нет. А здесь Россия. Жаль вас, что вы уезжаете.
Иду под звездным мерцанием. Вздохи медных труб далеко поют старый вальс. В черной воде у мола качаются, как стыдливые светляки, синие огни звезд и зыбятся отсветы окон кафе. Отсветы точно длинные и нежные ресницы.