Утром я пошел в санаторий — вернуть книгу владельцу.
2
Полковник Линёв так и просиял, увидев книгу. Погладил ее по корешку загорелой рукой.
— Не знаю, как и благодарить вас! — сказал он. — Очень она дорога мне… Я даже плохо спал, когда обнаружил, что потерял ее!
Мы сидели в шезлонгах на просторной террасе, затененной могучими старыми каштанами. Полковнику было за сорок. Но выглядел он старше. И причиной тому были не ранняя седина, не морщины у глаз: есть лица, как бы хранящие отпечаток большого и нелегкого жизненного опыта, которого с избытком хватило бы не на одну жизнь. А вот глаза у него молодые, — живые, зоркие глаза сильного человека, не стареющего душой.
— Вчера перед ужином пошел прогуляться, — говорил он, — книгу Тибо с собой прихватил. Дошел до поворота тропы, посидел на камне. Люблю это место! Простор, тишина… Ну, видно, размечтался и забыл там книгу. Спохватился вечером, да уж поздно, — темно. Утром пошел — чуть свет поднялся — книги нет!.. Французским владеете? — неожиданно спросил он. — Смогли бы прочитать эту книгу?
Я сказал, что со словарем, пожалуй, и смог бы.
— Словарь я вам дам. С неделю я еще пробуду здесь. Прочтите за это время книгу — не пожалеете!.. Она, представьте себе, попала мне в руки на фронте в девятнадцатом году. Не правда ли, обстановка не очень-то подходящая для знакомства с французским философом позапрошлого столетия да еще в подлиннике!.. Но, как говорится, что было, то было!.. Интервенты тогда бесчинствовали в Одессе, Николаеве, Херсоне. Я партизанил в низовьях Днепра. Ранней весной наш отряд продвигался с боями к Херсону. Как-то под вечер подошли мы к хутору. Он был пуст, разгромлен. Расположились на отдых. Выслали в степь дозорных…
Петр Александрович задумался, вроде бы немного погрустнел. Так бывает порой с людьми, вспомнившими свои молодые годы, кажущиеся в отдалении почти всегда прекрасными.
— Столько лет прошло, а ведь все, все помню!.. Погорелые хаты, старые ветлы над прудом. На пригорке фруктовый сад, за ним — барский дом с выбитыми окнами. Золотое вечернее небо… В барском доме, в светелке под самой крышей, нашли наши бойцы старуху — не то гувернантку, не то экономку. Сбежавшие господа бросили ее. А может, оставили присмотреть за их на веки вечные потерянным добром. Жалкая, изголодавшаяся, она с тупым страхом смотрела на диковатых вооруженных людей. Кутаясь в старенькую шаль, ждала, похоже, неминучей смерти!.. Дали мы ей котелок пшенной каши, шматок сала и оставили в покое.
Я и мой боевой товарищ, мой первый друг Григорий Шелест, сидели возле хаты. Я карабин чистил, Гриша рылся в походном мешке, — искал махорку. Вижу — достает книгу, завернутую в чистую тряпицу. Удивился я. Грамоту я знал — три года бегал за пять верст в школу. Но книги в те времена видел редко, — разве что в руках попов или господ. И люди, читавшие книги, казались мне, по тогдашней дурости моей, чужаками, белоручками. А это никак не вязалось с Гришей. Уж он-то был своим — таким же, как я, крестьянским парнем. Знал я его как доброго товарища, отважного бойца. И был он мне дороже родного брата.
— Молитвенник, что ли? — насмешливо спросил я.
Гриша покачал головой.
— Нет… Хорошая, правильная книга!
Полистал я книгу, — смотрю, написано не по-русски.
— Французская книга, — сказал Гриша.
— Так французы ж — гады! С нами воюют!
— Это — смотря какие французы. Понимать надо…
— Ты что же, читал ее? — спрашиваю.
— Сам не читал — мне читали… Эх, Петро! Вот если бы мог кто тебе и ребятам ее прочитать!
— А что? Какой в ней интерес, — старая она. Сказка, должно быть, — вон змей-то на картинке!..
— Не сказка!.. Это знаешь какая книга? Она говорит с тобой будто друг. Про жизнь и правду говорит!
— Про какую ж такую правду?
— Не прикидывайся дурачком. Про нашу правду. За которую воевать пошли!
С недоверием смотрел я на небольшую книгу в кожаном переплете. «Чудит, — думаю, — Гришка!» Встал, пошел коней поить.
Стемнело. Натаскал я себе и Грише соломы в одну из уцелевших хат. Пора спать укладываться: ночью наш черед идти в дозор.
Вдруг вбегает в хату Гриша.
— Идем! — говорит. — Старуха будет книгу читать!
Не хотелось мне идти — устал я, целый день в седле. Но все же поплелся за Гришей к барскому дому.
Старуха сидела на ступеньках террасы, косматая, сгорбленная, — ну, прямо ведьма! Ежилась от холода, жевала беззубым ртом сухарь. Тонкая церковная свечечка, прилепленная к горлышку бутылки, стояла возле нее. А на коленях у той ведьмы, смотрю, Гришина книга!..