Бездны, бездною Премудрости зовущейся,Не нашли уж мы, спустясь тропою вьющейсяВ дол лесной с янтарной, низкой тут скалы,И лишь кликом проводили нас орлы…Становилась высь беззвезднее, рассветнее,Лес кругом – всё благодатней, заповеднее…Вдруг из мглы седых и розовых стволовКак бы тонкий перезвон колоколовМне послышался… И увидал невдолге я,Что побеги на елях, прямые, колкие,Как и шишки их, свисающие вниз,Вроде свеч из воска ярого зажглись —Свеч пасхальных, и зеленых, и малиновых…Хор же иволог, щеглов, дроздов, малиновокСобрался близ них, вспевая на весь лесЧеловечьим языком “Христос Воскрес!”.И весьма то было, отче, изумительно,А не менее того и умилительно.Вдруг кругом, как дым из множества кадил,Благовонный и густой туман поплыл, —Занялся мой дух в тумане этом ладанном,И в бесчувствии, нежданном и негаданном,Пал я… Старец же, над мной колебля ветвь:“Эх, Иване… Встань… ‘Воистину’ ответь…”Отвечал я клиру птичьему, как сказано, —И исчез с очей туман, как плат развязанный.Вижу – прямо восковые вратаИ такой же тын, прозрачнее сота,Как свеча, тычинка каждая в особицу,Но, горя, тын не сгорает, воск не топится…И стоит у врат Архангел со свечой,В ризе дьяконской златисто-парчевой,Серокрыл, очит и полн молитвы внутренней…“Что у вас, Салафииле, знать, заутреня?” —Вопросил его Вожатый. Нежа слухГласом певчим: “Уж отходит”, – молвил дух.Ко вратам поднес свечу свою горящую, —И растаяли они… И узрел чащу яНеземных цветов, в которой был укрытВесь уханный, весь увейный горний скит!“А сия обитель – Милостивых”, – слышу я.Мы вошли в нее. Под небом, как под крышею,Между келеек укромных восковых,Не из камня – из цветов полевыхЦерковь Божия созиждена… Как звонницы,Превысокие под ветром мерно клонятсяКолокольчики – тот бел, а тот лилов —И трезвонят ладней всех колоколов!Вкруг касатики и маки светят – теплятся,Как лампадки… Над престолом же колеблетсяХерувимов лик, не писанный, живой,И лежит антиминс – розанов завой.Возле движутся в согласном сослуженииДуши в голубо-глазетном облачении, —И сияют в свете утренней зариСвечи, посохи, кадила, орари.А кругом, о чудо чуд! – смиренной паствою,О себе порой лишь вздохом шумным явствуя,Службу радостно-пасхальную стоятТуры, вепри, зубр, медведь средь медвежатИ иные звери, дикие, косматые,Яркозубые и пристально-рогатые…Вновь на Старца глянул я, преизумлен.“Всяка тварь да хвалит Господа! – мне Он. —Те ж, что видишь тут, сильны великой силою:В мире прожили не токмо ближних милуя —И скотов… За то помиловал их Бог —И соделал здесь им в каждый день – не в срок —Пасху красную, сей праздник всепрощения”.Между тем, отец, окончилось служение,И увидел я тех праведных вблизи.Были стран чужих, но боле – от Руси,И не юных лет, но возраста преклонного.Многих Старец для меня, невразумленного,Указал, их называя имена, —Сирина, Молеина, Дамаскина, —Но и многих же запамятовал, отче, я…А запомнил на всю жисть меж братьей прочеюЯ двух иноков с кириллицей в руках,Думных, статных в голубых их клобуках.Отче! Были то подвижники Печерские,Их же пустынь разорил когда-то, дерзкий, я…И они мне: “Понял ты хотя бы днесь,Что Ценнейшее сребра и злата есть?”И с улыбкой в восковую скрылись келию…Я ж от слов их ощутил смущенье велие.В те поры меня покинул как разМой Вожатый, по душам заговорясьС обитателями ласковыми скитскими.Тож, как вепрь иль сор меж зернами бурмитскими,Был я здесь… Развеселил меня на мигСтарца милого ребячий вид и ликИз-под синя куколька, цветку подобного,В коем Сергия узнал я Преподобного.Он ласкал, смеючись, бурых медвежат…Но отвел и от него я вскоре взгляд,Словно, отче, и пред ним был в чем неправый я…Четверых еще я помню… Величавые…Митра солнечная, посох злат и прям,А на длани – малый выточенный храм…“Больше, больше, чадо, жалости и милости!И почто на нашу церковь позарилось ты?!” —Рек второй мне. Промолчали три других,Слово кротко утаив в устах своих…Прочь пошел, опять потупив очи долу, я, —И был встречен тут Святителем Николою.Тонкий лик, бородка клином, взгляд морской —Вострый, вострый… Мне ль не знать тот лик? ДоскойЗабивал, чай, сам на нашем на кораблике!На плечах его сидят – щебечут зяблики,Он же громче их, грозя мне рукой:“Ой, разбойниче! Ой, плавателю злой!Что, уверовал теперь в Царя Небесного,И в раи Его, и в Суд след Дня Воскресного?”И тот детский гнев не столько устрашал,Сколь крушил меня… Так взял бы и бежал!Да Вожатый всё гостит у горних братиков…Вдруг – я слышу – шелестит из-за касатиковГолос Сергиев: “Николае… Мой свет!Ты, чай, милостивым прозван… Али нет?Мы же все, кто от Руси, родимся шаткими, —Люты ль, кротки ль… схожи с сими медвежатками!”И угодник, всё грозя еще перстом,Уж шутливо мне: “Добро, что плыл с крестом!А не то бы закупались в Белом Море вы…И багряный огнь, не тихий свет лазоревый,Зрел бы днесь ты… Я ж вас, глупых, пожалел —Ветр связал и море ввел в его предел,Ибо тяжко не спокаяться пред смертию…Морю ж есть предел, но Божью милосердиюНет и нет его!” – И, прослезясь сквозь смех,Друг всех гибнущих, всех плавающих – всех —Отошел. Я ж своего узрел Водителя,Тихо вышли мы из благостной обители, —И далече к нам летел еще, как зов,Звон пасхальный, беспечальный, звон цветов…