Дэдлей простер объятия и опять хотел силой привлечь к себе девушку, но она упала на колени и смотрела на него с такой мольбой, что граф, с удивлением уставившись на нее, не смел к ней прикоснуться. Вся пылая, Филли как будто молила с трепетом о пощаде; томление, любовь, тоска, преданность, но вместе с тем смертельный страх и испуг отражались в ее взоре.
— Ты боишься меня? — спросил Дэдлей. — Разве не по твоей воле похитил я тебя? Неужели ты раскаиваешься, что подарила мне свое сердце?
Она вскочила и, кинувшись к столу с письменными принадлежностями, стала выводить старательно буквы пером на бумаге.
— Ты научилась писать? — удивился Дэдлей.
Зардевшись от стыда, Филли протянула ему листок бумаги и убежала.
«Я готова пожертвовать ради тебя своей жизнью; позволь мне быть твоей служанкой, но пощади мою честь!» — было написано на листке.
— Проклятие! — проворчал Дэдлей, комкая бумагу, и в его чертах отразилось разочарование. — Ее, очевидно, научили расчету. Ах, она держится за полученное обещание и напоминает мне о нем! Это уже расчетливая любовь, а не беззаветная преданность невинного сердца — единственное, что могло пленить меня в этой девушке, что заставляло забывать ее происхождение и убожество и обольщало меня мечтами об идиллическом счастье. Невинному простодушию я принес бы любую жертву, пренебрег бы ради него и своим честолюбием, и будущностью, и знатностью. Хорошо, что ты еще вовремя сбросила маску, Филли, и это образумит меня!
Раздосадованный, граф мерил шагами комнату, и у него уже мелькала мысль велеть оседлать лошадь и двинуться в дальнейший путь, как вошла Филли, чтобы накрыть на стол и принести угощенье. Она двигалась робко и боязливо, и Дэдлей заметил, что она смотрит на него издали и украдкой. Сочтя это новым ухищрением кокетства, он отвернулся от нее в сторону.
Филли принесла кушанья, но так как граф не думал больше заговаривать с ней, то она тихонько приблизилась к нему, схватила его руку, прижала ее к своим губам и пригласила его знаком к накрытому столу.
— У меня нет охоты к еде! — угрюмо сказал он. — Я сегодня же ночью поеду дальше.
У Филли вырвалось тихое рыдание.
— Ты плачешь? — спросил Дэдлей. — Кто же из нас огорчил другого: ты или я? В Сент-Эндрю ты явилась ко мне, и твой взгляд говорил только о любви. Тогда ты доверяла мне; тогда твоя душа не ведала подозрений, а теперь ты принимаешь меня с недоверием, и я раскаиваюсь, что увез тебя. Ты хочешь быть моей служанкой? Неужели, по-твоему, это пристойно и твоя честь не пострадает от этого? Тебе не мешало бы подумать об этом, прежде чем ты последовала за моим слугой. Что должен я теперь сделать? Брай и Сэррей ищут тебя и поклялись отомстить мне. Если бы ты любила меня, я посмеялся бы над ними и возразил бы им, что твоя любовь — мое право. Теперь же ты сомневаешься, держишь себя недотрогой, избегаешь моих объятий, хотя тебе хорошо известно, что я пылаю страстью, что ради тебя я рисковал головой.
Филли бросилась на ковер и обняла его колени. Дэдлей видел, как разгорелись ее щеки и взволновалась грудь; это прикосновение заставило его вздрогнуть, как от внезапного удара, а ее тихий плач и безутешная скорбь дали ему почувствовать собственную жестокость. Чего только не вынесла и не выстрадала она из-за него, а он еще сомневается в ее любви! Как простодушно доверилась она ему, и чем отблагодарил он ее? В пылу страсти он подал ей надежду, а теперь сердился, что Филли поймала его на слове. Конечно, казалось почти безумием, что он, имевший виды на королеву, хотел жениться на несчастной немой и возвысить ее до звания графини Лейстер; но теперь, когда прихоть прошла, когда он помышлял уже вновь о приеме в Лондоне, он готов был безжалостно разбить мимоходом бедное сердечко, доверившееся ему, и сделать Филли еще несчастнее, чем она была когда-либо раньше!
Граф ужаснулся от этого и почувствовал теперь, как легкомысленно он поступил. Действительно, дорогой он рисовал себе дорогой счастье насладиться в объятиях Филли, а после того поехать в Лондон и, смотря по собственной прихоти, жить там или наслаждаться в Кэнмор-Кастле. Правда, у него мимолетно мелькнула мысль жениться на Филли, если Дуглас признает ее своею дочерью, но эта мысль была внушена ему страхом перед мщением Брая и появлялась лишь тогда, когда Дэдлей говорил себе, что Елизавета поставит ему в вину его неудавшийся план женитьбы на королеве Марии и что ему лучше всего удалиться в свои поместья. Но теперь, когда Филли напомнила ему о своей чести и покушалась на самое высшее — его свободу, несмотря на то, что она была низкого происхождения и немая калека, ему показалось слишком большой та жертва, принести которую он раньше считал за счастье.