Выгнали-то меня.
— Чува-а-ак! — на лице Роди появилось мучительное, зубоврачебное выражение.
Видимо, не рассчитывал меня застать.
— Чувак… Ну что за уроды, а? Гребаные трупаки зашитые, мать их! Ну как ты, держишься?
Я пожал плечами. Мне хотелось заглянуть ему в глаза, но он в мою сторону не смотрел — принялся рыться в своей тумбочке, в грудах хлама, что-то напряженно искать.
— Дерьмовая история вышла, а? Я очень ценю, как ты держался! Ты настоящий, Кай, ты самый разнастоящий гребаный дружище! Не подвел меня под гребаное казнилово ректорское, а?
Разумеется, я его не подвел. С самого начала ректорского расследования было понятно, чья голова займет плаху. Моя.
Со стены на меня замахивался окровавленной секирой голый по пояс, в меховых штанах, гвардейский сотник Скоряга в исполнении артиста Христофора Бейля — герой вышедшей в прошлом году очередной части «Имперских Хроник» Лукисберга-младшего.
Мы с Родей часто спорили, чья синема лучше — старшего или младшего Лукисбергов.
Родя ратовал за младшего, ему главное было, чтоб «побольше махалова, мяса и титек».
Я смотрел на окровавленную секиру Бейля и думал: взять бы вот такую да пройтись по нашему универу, начав с Роди — и до самого ректората, не забыв навестить Процентщицу на Корюшковой! По смутным Родиным рассказам я догадывался, что гамибир он брал у нее. Тот самый гамибир, из-за которого было принято решение об отчислении меня с третьего курса Питбургского Императорского университета, с факультета журналистики…
Родя наконец нашел в своем хламе, что искал, — пухлый конверт. Принялся совать его мне. Мол, благодарность. От души. Ну, как бы символически. Хоть так — а, чувак?…
Чтобы ничего не говорить, я взял конверт.
Родя радостно осклабился:
— Кай, старина! — протянул для пожатия руку, чуть подрагивающую из-за остаточного действия «торчашки». — Друзья?!
Я встал, взял с кровати свой чемодан-левиафан. Подойдя к дверям, бросил конверт в урну. Толкнул скрипучую дверь.
Остаток времени до поезда решил скоротать в привокзальном кафе.
В поезде развлекался чтением «Питбургского вестника» и столичного «Инфернопольского Упокойца».
Прогрессивного литературного альманаха «Ладийское душемерцание», который более пристал студенту (бывшему студенту, мысленно поправился я), в вокзальном киоске не оказалось — очередной тираж в который раз пустила под нож некрократическая цензура.
«Вестник» поражал стилем изложения хроникеров:
«…Испокон веку, видно, выпала долюшка хлебосольной матушке-Корюли нести на румяном челе самоцветный венец культурной ладийской столицы, сиятельного Оливуса пиитического мастерства да премудрых философических словес…»
«Упокоец» в голос кричал заголовками:
После банкета участников Некрономического Съезда приходилось откачивать электричеством. Вся правда о том, как отдыхают «слуги народа»!
Принц и осьминожка: итхинское династическое бракосочетание на высшем уровне!
Куда плывет наша Ладия? Спор ведущих умов Е.И.В. Академии Наук!
Вся правда о нихилистах! Репортаж из сердца тьмы!
Запутанное авторство: сюжет «Кровососущих мертвецов» Никодиму Моголю подарил Бомбардин?!
Очередной всплеск хедбольного массакра?! Грядет отборочный матч Лиги Чемпионов: «Каян-Булатовские Яркони» — славоярский «Мортинджин»
…За окнами экспресса рос, медленно надвигался город-миллионер Яр-Инфернополис. Имперская столица, которую я покинул в шестнадцать, уехав учиться на журналиста в Питбург, нашу культурную столицу.
Я снова дома.
Экспресс стучит колесами по ажурному мосту, проплывают мимо мириады ржавых крыш, заполненная судами гладь реки Нави, радужной пленкой затянутые изгибы реки Яви, величественные соборы и башни из стекла и бетона, фабричные трубы и причальные вышки дирижаблей.
Царство сияющих плоскостей, клубов пара, переплетающихся ржавых труб и облупленных заклепок, царство золота и красного дерева, спирта и кислой капусты, сизого мха и копоти…
Город разделен не только на географические округа, но, как корюльский рыбный пирог — на слои, и это становится видно тем отчетливее, чем глубже нить рельсов, натянутая над лабиринтом улиц, приближается к Питбургскому вокзалу.
Внизу — котельные, чумазые истопники-импы, «служебные» и «беспризорные» мертвяки, жар угольных топок, дымная геенна.