Ее хоронили следующим утром; на тихих семейных похоронах было едва ли больше десятка человек.
Под моими ногами шуршали гвоздики.
Тогда я не видел ни того, как Даниан отпирает ворота и поднимается по ступеням к кругу; ни того, как отец говорит какие-то пустопорожние и ничего не значащие слова; как под моими ногами разверзается земля и мы медленно опускаем гроб; ни даже того, как он исчезает под горстями земли и, позже, под мраморной плитой.
Перед моими глазами стояло ее лицо — не та страшная восковая маска, в какую его превратила смерть, но то свежее, улыбающееся личико с падающей на глаза зеленой челкой.
Я не чувствовал ни боли, ни отчаяния, ни душивших меня слез — я заметил их позже, когда остался один у укрытой сумраком могилы со свежими цветами.
Я думал о ней — об этом вышнем ангеле, которому так и не нашлось места в нашем мире. Мне верилось, что где-то там, в небесной тиши, в ее крыльях снова играют вихри и ветра.
Даже вчера думать о ней было не так страшно и не так больно — вчера я еще не верил и не смирился.
Я не помню, сколько просидел так; я ушел лишь с первыми тяжелыми каплями, перерастающими в гулкую, неудержимую грозу.
…Вечером я ходил по темным коридорам виллы, пытаясь найти место столь же мрачное, что и я сам, но невольно натолкнулся на дверь отцовского кабинета. Не помню, что заставило меня остановиться — то ли луч света, выскользнувший из щели между прикрытой дверью и косяком, то ли тихие голоса, доносящиеся от окон.
— Ума не приложу, зачем девочка бросилась, — это наш семейный врач, высокий и мрачный мужчина, похожий на летучую мышь, с неприятным скрипящим голосом. — Да еще и в свой день рождения…
— Ну, ей все-таки исполнялось шестнадцать… — а это отец, неохотно; разговор явно его тяготит.
— Намекаете на Контроль?.. Да, у нее могли бы быть некоторые проблемы. Хотя нет, это глупости. Вы ведь знаете, двадцать четвертого числа совет попечителей принял во втором чтении закон о малых мутациях, он вчера вступил в действие… по новым правилам, думаю, у комиссии не возникло бы вопросов. Между прочим, Глава рода Сиор прозрачно намекал на поддержку старшего представителя Дома Фииншир… Кстати, вы не слышали?.. Дом Сиор организует-таки кампанию перед выборами — они вроде как рассчитывают на кресло председателя большого совета. И где они взяли эти три с половиной миллиона?.. Сиоры последнее время не вылезают из долгов…
За дверью долго молчали.
— Увы, я знаю не больше вашего, — негромко сказал отец, судя по звукам, доливая в бокалы вина. — Помянем девочку…
— Да, конечно… и зачем она только… жить бы и жить…
Я поскорее отошел от двери. Знать, что она больше никогда не споет мне ни одной песни, не обыграет в "Territiria" и не вытянет кататься на лошадях, было тяжело, — но знать, что ее смерть была проста, повседневна и совершенно бесполезна было невыносимо.
У меня помутнело в глазах.
Я поднялся к себе, упал в любимое вольтеровское кресло и щедро плеснул коньяка в надтреснутый граненый стакан.
Головастик, моя Головастик, смешная, непосредственная девчонка с зелеными волосами, певшая мне грустные романсы по вечерам и азартно резавшаяся в стратегии… Я влюбился в ее голос, низковатый для девушки, мягкий и обволакивающий; в ее глаза, серые и печальные; в ее стихи… она писала такие стихи… Впрочем, кто из нас не грешил этим?..
Тихонько пиликнул комм. Аудиосообщение… Я хотел удалить его, не отрывая; и, несомненно, удалил бы, если бы оно не было отправлено… Винкл.
Замерев, нажал на воспроизведение.
Балансируя на лезвии ножа, Я иду по сложной вязи дорог. Этот путь, коль выбран раз — навсегда, Он ведет из райских кущ — да в острог…Граненый стакан треснул в моей руке.
— Головастик… — прошептал я, чувствуя, что осколки стекла впиваются в ладонь, а по рукам стекает горячая кровь. — Головастик…
Тем вечером я напился в хлам, и даже отец не посмел ничего мне сказать по этому поводу.
*** Чудесным ковром расстилается карта дорог. Куда здесь не глянешь — везде интересны пути. Но так уж случилось, что смотришь на карту не ты. Тебе лишь осталось считать у канавы сорок. Развилки, мосты, переходы тебе не известны. Ты просто живешь — без компаса, карт, фонарей. Выходит, такая простая судьба у людей. И все колеи здесь задолго до нас проложены. Смиренно идти по пути, от рожденья до смерти. Такая уж, значит, у нас получилась судьба. На тропах за нами уже прорастает трава. За спинами — слезы, а впереди — лишь горечи. Ни шагу назад и не забегая вперед. Все строго по правилам, так, как завещано. Сворачивать с тропки, увы, не положено. Незыблем наш высший и будничный рок. Иди себе мирно, кончая смиренно свой век. И встреть свою смерть, уступая дорогу другим. Дождись, чтоб решил за тебя твою жизнь серафим… Чего не хватает тебе на пути, человек?.. *** тринадцать лет спустя