А какие люди здесь! Каждая судьба чем-то необыкновенна. Надумала я несколько рассказов записать, чтобы не забывать их, когда доведется вернуться в иную жизнь. Конечно, не в ту, какой я жила, но все ж таки иную.
Никита Бабушкин. Малого роста, лысый, с огромной седой бородой и добрым застенчивым взглядом. «Взяли меня из родного села по рекрутскому набору. Привезли к Змеиной горе, поставили в забой руду наверх отвозить.
В ночь погнали всех работных на площадь, поставили в строй друг против друга, а между нами солдат. Так мы стояли: один солдат, один старый бергал, один рекрут, потом опять солдат. Нарядчики роздали нам каждому по палке. Я близко к краю стоял. Гляжу — подводят человека из бергалов. Поп его перекрестил. Обвязали его канатом округ пояса, а канат к палке притороченный.
Забили барабаны. И повели беднягу. Это сквозь строй называется. Ведут и каждый его бьет по хребтине. Он только охает.
Кровь на нем показалась. Я взял свою палку сломал. Нарядчик мне другую в руки сует.
— Что, — баит, — сам сквозь строй захотел?
Что делать? Буду, думаю, бить. А он уже идти не может, канатом волокут. Доволокли до меня, я ударить не смог. Палку бросил.
За то и прогнали меня сквозь строй, этот самый. Сто пятьдесят палок дали. Отлежался я, а как весна пришла, сбег. Долго скитался, покуда в эту деревню пришел. Взял меня Ваньша…»
Кайманаков Потап. Роста небольшого, но коренастый, крепкий. Волосы русые, вьются. Черты лица правильные. Красивый.
«Я — каменоломец. Камень добывал, чтобы барам дворцы ставить. Работа наша не из легких. Не снег отбрасывать. А еды не хватало. Да это было еще полбеды. Стали гнилую присылать. Муку такую привозили, что ее ломами били.
Мы жалиться стали. К нам и приехал пристав. Зачал орать. А я голодный был. Сгреб его, у него все пуговицы с мундира отлетели.
Забрали меня. Били долго. Повезли в Барнаул. Оттуда мало кто ворочался.
По дороге я и сбег. В лесу Ваньшиных людей встретил…»
Худяшов Степан. Высокий, с гордо посаженной красивой головой. Взгляд открытый, смелый.
«Я рудовозом робил. И взяли у нас такой обычай: приедешь за рудой, ежели уряднику целковый не сунешь, будешь неделю ждать, покуда насыпят.
— Я терпел, терпел да и скажи уряднику: «Залить бы вам несытые-то глотки, плавленым серебришком». Тут сразу какой-то горный начальник из немцев появился, и зачали меня драть.
А немец сидит на балконе, курит и поглядывает. Сначала больно было, я руку закусил, молчу. Потом жаром обдало. Ничего не помню. Помню только, фельдшер говорит:
— Ваше благородие, довольно с него.
Однако после еще били.
Когда руду в завод привез, там, в Новопавловске, признали, что я много растряс по дороге. Отняли у меня коней и приставили к плавильне шихту таскать.
Вятченинов там был, унтер-шихтмейстер. Кто на работу опоздает, за волосы таскал. И мне кое-когда доставалось.
А случилась у нас такая беда. Робил в заводе в столярке тихий один мужичок Ваня Лишкин. Такой был человек, мухи не обидит.
Бежал Ваня куда-то мимо приставского дому и шапку не снял. А Вятченинов и зачал Ваню Лишкина пороть.
Порол, говорят, не шибко, больше для острастки. Но разве можно такого робкого человека пороть. Ваня возьми и помри.
Я назавтра и угостил Вятченинова ломиком.
Ежели бы не сбежал, забили бы до смерти. Правда, три раза меня ловили. Но я всякий раз под другим именем объявлялся…»
Вчера писала я об односельчанах моих, о соседях по потайной деревне, что дала мне приют. А сегодня думаю об них.
Люди эти лишены всех прав перед законом. Даже зовутся они «мнимые поселяне».
Но сколько в них благородства! Сколько сочувствия к ближнему! Ведь часто и страдали-то они, и дерзость, и бунтарство проявляли из участия к другому страдальцу. Один лучше сам избитым будет, чем позволит себе другого ударить. Другой позволяет себя бить и за волосы таскать, но, потрясенный трагедией товарища своего, берет в руки лом.
Конечно, мне сказать могут, что здесь опять играет роль моя плебейская кровь, но люди эти любы мне. И напрасно именуют их мнимыми поселянами, может, это мы, баре, мнимые на земле поселяне.
Сегодня еще затемно слышала, как Гордей оседлал коня и уехал.
Отъезды эти — главное, что портит жизнь нашего села.
Ставлено оно прочно. Избы построены на древнерусский манер — связью. Кухня, длинный коридор, а чуть повыше горне — горница. В селе изрядно скота, у многих амбары набиты хлебом, погреба — мясом, окороками, домашними колбасами, мороженой, вяленой, копченой рыбой. И бабы, и мужики с темна до темна заняты крестьянской работой.