С шестого класса Ленька Карпов и его закадычный друг Колька Злобин, сын полкового фельдшера, по уши влюбились в Лиду Симкину — свою одноклассницу. А она никому из них предпочтения не отдавала. Вот ребята и старались друг друга перещеголять в удали. То цветы в привокзальном сквере для нее оборвут. То еще какой-нибудь номер отколют. И все это с вызовом: «Смотри, мол, какие мы ловкие, делай выбор, решай скорее».
А потом и случилось то, что всколыхнуло гарнизон. Родители Лиды уехали под Новый год в санаторий. Осталась она с бабушкой. За день до Нового года после уроков Лида сказала своим поклонникам:
— Ребята, мы с бабушкой остались без елки, На рынок ходили, а там одни веники без иголок.
— Лида, для тебя мы из-под земли елку достанем! — в один голос выдохнули Ленька и Колька.
До сумерек проторчали они у железнодорожной платформы, надеясь у какого-нибудь запоздалого «бизнесмена» купить елку. Ничего не вышло. Тогда-то и созрел у Леньки план: укоротить макушку у одной из елок, что росли в городке…
Когда голубую елочку ребята освободили из белой простыни перед изумленной, сияющей Лидой, бабушка всплеснула руками и враз онемела.
— Что с тобой, бабушка? — спросила с тревогой внучка.
А бабушка, старая учительница, только глаза пялила то на голубую елочку, то на внучку и ее приятелей… А когда пришла в себя, топнула ногой:
— Негодяи! Это же голубая ель!
Ребят как ветром сдуло. Они даже позабыли пожелать бабушке с внучкой доброй ночи. Лишь у забора своего городка, переведя дыхание, опомнились и поняли: утро нового года не сулит им ничего хорошего. Во всяком случае, это понял Ленька…
И это запоздалое признание сына не успокоило Владимира Кононовича.
Вечером того же дня отец и сын пришли в партком.
— А, Володя! Леня! Какие важные дела привели вас ко мне? Выкладывайте… — отрываясь от бумаг, поднялся навстречу вошедшим подполковник Сиротинин.
Между старшиной третьей роты и секретарем парткома давно установились дружеские отношения. Харченко и Сиротинин почти ровесники. Оба участники минувшей войны. Службу в гарнизоне начинали вместе. Старший лейтенант Сиротинин — командиром роты, Харченко — у него старшиной. Их третья рота гремела в части. Потому и славу делили поровну.
После короткого обмена приветствиями Харченко чуть дрогнувшим голосом сказал сыну:
— Выкладывай, Леня, Константину Сергеевичу все начистоту. Без утайки. Скинь камень с сердца…
После тягостного разговора, которому, казалось, не будет конца, Сиротинин первым поднялся и зашагал по просторному кабинету. Видимо, не мог найти подходящие слова, чтобы ответить сыну своего сослуживца.
Потер рукой широкий лоб с большими залысинами, глуховато спросил:
— Скажи, Леня, неужто так сильно любишь Лиду? — И пристально посмотрел на Леньку. В глазах парня стояли слезы.
И это немое раскаяние Леньки секретарь парткома уловил своим чутким до людской боли сердцем.
— Понимаю, Леня, понимаю. Сожалею лишь, что пришел ты с опозданием. Но лучше поздно, чем никогда. Думаю, было у тебя достаточно времени, чтобы оценить свой поступок…
Примерно через месяц после того разговора в парткоме дежурный по части всполошил гарнизон: «Непостижимо, За мое дежурство у гургеняновской елки отросла макушка». Полгородка сбежалось к «командирской» аллее. Смотрят и глазам своим не верят. Стоят все шесть голубых елей как нарисованные. Только под третьей с правого фланга елкой земля подозрительно мягкая, хотя и заделана дерном искусно.
— Да, дела! — Первым нарушил молчание полковник Кротков и посмотрел на секретаря парткома. А Константин Сергеевич, перехватив его взгляд, достал платок и начал им тереть глаз, будто соринка туда попала.
…Долго стоял Владимир Кононович у голубых елей. Вывел его из глубокой задумчивости окрик за спиной:
— Что это ты, сокол ясный, голову повесил? Не узнаю тебя, старина!
По голосу Харченко узнал Сиротинина.
— Да так… Бабки подбиваю. Службу свою итожу. Даже не верится, Константин Сергеевич, что сегодня ее последнюю страницу перевернул…
— Так уж и последнюю, — не соглашается Сиротинин. — Считай, мы только начали, а наши дети допишут.
— Если бы, — вздыхает Харченко… — А то ведь в чьи руки наша третья рота попадет? Потому и маюсь, места себе не нахожу.
— Володя, сегодня у нас разговор с командиром шел об этом. Обрадую тебя. Кандидатуру на твое место подыскали.
— Кого же? — насторожился Харченко.
— Все равно не угадаешь.
— А что гадать-то. Был бы парень стоящий. Чтоб людей любил и понимал.
— Есть такой парень. Сегодня к нам пожаловал. Прапорщик Леонид Карпов. — С этими словами Сиротинин ударил своей крепкой рукой по плечу Харченко, словно таким образом хотел окончательно вывести того из душевного оцепенения.
Владимир Кононович попытался что-то сказать, но сильный порыв ветра перехватил дыхание, и он лишь рубанул рукой воздух.
— Повтори, Константин Сергеевич. Без малого два десятка лет ждал я этого дня…
На «командирской» аллее стояли два старых солдата. Ноябрьский ветер яростно трепал полы их шинелей, качал упругие кроны голубых елей. А прапорщик Харченко в эту минуту видел лишь одну ель, третью с правого фланга. Ту, которую посадил когда-то полковник Гургенян.
БЕРЕНДЕЕВА ПОЛЯНА
Прапорщик Берендеев поступил в терапевтическое отделение госпиталя с тяжелой формой воспаления легких. Дежурный врач, осмотрев больного, покачал головой и сказал:
— Да, крепко вам на войне досталось…
Семь шрамов от ранений насчитал медик на теле своего пациента.
— Где вас так угораздило, батенька? — участливо спросил врач.
— Да везде понемногу, — ответил Берендеев. — И все на реках при форсировании. На Днепре задело. На Сане припечатало. А основательно на одерском плацдарме…
Хотя диагноз был кратким, всего из трех слов — «простудное заболевание легких», — все в госпитале хорошо знали, при каких обстоятельствах попал к ним прапорщик.
В то апрельское, по-северному еще морозное утро Берендеев, как всегда, поднялся затемно. Оделся по-зимнему. Обул сапоги.
— Куда тебя, Костя, в такую рань несет? — спросонья поинтересовалась Юлия, жена.
— Служба, мать, служба, — привычно ответил Константин Кузьмич, второпях проглатывая завтрак. Затем тихо притворил входную дверь и направился в расположение своей радиолокационной роты.
В овраге, несмотря на заморозок, позванивали ручьи. Пока основательно не развезло лесные дороги, старшина решил проскочить с людьми на дальнюю вырубку за дровами. Всякий раз такие поездки солдаты ждали с нетерпением. И лес с его целебным воздухом, с удивительной и загадочной красотой притягивал как магнит.
Любил такие поездки и командир отделения операторов Филимон Грайчук — ближайший помощник старшины роты, обладатель сильного и приятного голоса. Бывало, устанут люди, подтаскивая к машинам дрова, и тогда Грайчук запевал:
Разбуженный лес многократно усиливал полюбившуюся песню. И снова работа спорилась.
— Оставайтесь, Грайчук, в армии. В школу прапорщиков пойдете. А потом роту у меня примете, — не раз в доверительных беседах склонял Константин Кузьмич сержанта на ратную стезю.