Буркнув себе под нос, что-де и свои семена не плохи и что-де все это выдумка агрономов, без которых раньше хлеб не хуже рос, Антипа сердито хлопнул дверью. Но наутро, чуть свет, выехал из Застойного. Еще с вечера он тщательно осмотрел телеги, проверил колеса, смазал оси, выровнял тяжи, перебрал сбрую и отдал ее возчикам, строго-настрого наказав:
— Берегите, как глаз.
Уснул он часа два на конном дворе, подложив под голову свою овчинную шапку.
Батов видел все это и, не переставая думать о трудной поездке, утешил себя:
— Этот взялся, так сделает! Безусловно.
Но шел третий день, а подводы не возвращались, Андрей начинал беспокоиться.
Он пытался связаться с районом по телефону, но центральная не отвечала. Говорили, что где-то за Спириным болотом подмыло телефонные столбы, и провод лежит в воде.
Беспокойство Андрея не ускользнуло от внимательных глаз Орины. Утром четвертого дня, подавая Андрею чистое полотенце с голубой меткой на уголке, она ласково сказала:
— Тоскуешь? Тяжеленько одному.
Андрей попробовал отшутиться:
— Почему один? Что ты меня единоличником считаешь? В колхозе скучать некогда.
— Знаешь ведь, о чем говорю. Не таись. — Она печально покачала головой. — Мне вот тоже Ваня во сне бы хоть приснился!
У Андрея отяжелели руки.
— Антипы из Таловки все еще вот нет… — пожаловался он.
Орина сочувственно вздохнула.
Вечером, составив наряд на следующий день, Батов сказал Степану:
— Поеду в Таловку.
— Правильно, — поддержал Степан. — Надо узнать, может, случилось что, — продолжал он, скрывая досаду. Назавтра его пригласил в гости зять Костя Гонцов. Пелагея уже напекла гостинцев, и Степан только что хотел заговорить с Батовым об этой поездке.
— Что ж, значит, ты завтра уедешь? — переспросил он с тайной надеждой на то, что Андрей раздумает.
— Да, уеду, — ответил тот. — Кстати, у меня там кое-какие дела есть. В райисполкоме.
Ни Андрей, ни Степан не заметили, какой тревогой загорелись черные глаза Дуни Сыроваровой. Она задумалась, и Степану пришлось несколько раз окликнуть ее, прежде чем она отозвалась.
— Чего? — и Дуня стала перебирать на столе какие-то листочки, делая вид, что занята работой.
— Придется тебе завтра с бабами коноплю мять. Ту, что взяли у Спири Малушка.
Дуня хотела что-то возразить, но, не поднимая головы, сказала:
— Ладно.
— Может быть, кто другой это организует? — посоветовал Батов. — У Сыроваровой — ферма.
— Не беспокойтесь, сделаю. — Дуня встала. Стараясь не глядеть на Андрея, она вышла, бесшумно закрыв за собою дверь.
«Что это она? Обиделась? А хорошая девушка!» — подумал Андрей, и запретное и сладкое что-то сжало его сердце. Его потянуло на улицу.
— Пойдем и мы, Степан Матвеевич, — сказал он.
Нежно-лиловый закат догорал над бором.
— Черт знает что, — выругался Андрей, — чего они там завязли?
— Неуправка какая-нибудь, — отозвался Степан. — Начальников много… Я о страховке за мерина хлопотал: ходить устал от стола к столу.
— Этого у нас еще хватает… Бюрократизма…
Помолчали. Весенние запахи будили неясную тоску. Андрею вспомнился утренний разговор с Ориной. Степан мучился: сказать или не сказать о поездке к зятю.
По правде говоря, зятя ему не хотелось видеть. Но Стянька… Никогда не думал Степан, что будет так тосковать о дочери. Словно душу она вынула из него. Зятя Степан не любил. Мысль — связал меня черт с Василием одной веревочкой — приводила его в уныние.
Батов, словно угадывая его мысли, спросил:
— Степан Матвеевич, вот ты в родстве с Гонцовым. Скажи по совести, можем мы доверять ему? Ведь самое главное теперь в колхозе и самое ценное, пожалуй, кони?
— А что? — Степан резко повернулся. — Замечаете что?
— Да нет. Но когда заметишь, будет поздно.
— Не знаю. Кони у него справные, — неопределенно ответил Степан и после некоторого раздумья сердито заговорил:
— Родство! Ты, товарищ Батов, прямо скажи: «Подкулачник, мол, ты, Степан. Не доверяем тебе, и баста». Ты не Фролов. Нам с тобой в прятки играть нечего. Мы смерть с тобой видали оба вот так: с глазу на глаз. А я так решаю: с колхозом, значит, пока глаза видят, пока руки делают. И Василия мне приставлять нечего! Бог накажет — килу привяжет. Робит он, — я скажу прямо, — робит. А если что замечу, вот этими руками сам, — Степан поднял длинные тяжелые руки, — и тебя не спрошу…
Они стояли, вглядываясь друг в друга сквозь влажные сумерки, и рады были, что высказались.