— Ну, хорошо! — видя растерянность бригадира, сказал Батов, — вот соберемся все, объяснишь. Может быть, и освободим. Безусловно.
Настал час заката, когда, кажется, слышишь, как растет трава. На верхушках берез, пригретых солнечными лучами, золотом отливали мелкие, только что пробившиеся, еще сморщенные листочки, а внизу, в сумеречной прохладе, уже едва просматривалась даль, сливаясь в одно бело-розовое облако.
В Спирином болоте громко, зазывно крякали утки. Где-то сладко стонал лесной голубь.
— Кого ждем? — нарушил тишину Миша Фролов.
— Федю, — ответил Семен.
— Семеро одного не ждут…
— А смелый — один принимается! Да вон он, идет.
Все повернулись.
Смущенный пристальным вниманием, Федя невнятно бросил:
— Здрас-с-те, товарищ Батов!
— Где был? — спросил Семен.
— У коней…
— Караулил? — издали бросил Колька Базанов.
— Караулил, — в тон ему ответил Федя и, чтоб скрыть смущение, подтолкнул соседа: — дай-ка закурить.
— Он мешанкой их опять кормил, — простодушно сообщил Трымко, возивший семена.
— Как мешанкой? — спросил Батов.
Федя недовольно взглянул на Трымку.
— Да брешет он, товарищ Батов.
— Я брешу?! — подпрыгнул Трымко, — да вот с места не встать!
— Да ведь уж встал, — попытался все обратить в шутку Федя.
— А вот не встать, говорю. Сущая правда. Он их, товарищ Батов, каждый вечер кормит. Я знаю, пойдемте.
Трымко сорвался и побежал.
— Брешешь! Я докажу…
Все шумно бросились за ним.
Под кустом стояла колода. Вкусно хрумкали кони мокрое сено, сдобренное отрубями.
«Ну, теперь будет дело», — подумал Семен.
Батов пристально глядел в чистые Федины глаза.
— Ну, рассказывай!
— Чего рассказывать? Слабые они, — Федя кивнул на лошадей. — Вот норму выполнить трудно. Ездил сошники клепать домой, — он улыбнулся, — мать говорит: замрешь, говорит, ты, Федька. Яиц хоть бы взял, говорит, с собой. Ну, я и пошел по гнездам. А там — она, — он указал на колоду, — под гнезда ее мать приспособила.
— Ловко придумала, — вставил Колька.
— Ну, ясно. Куда ее? Своих-то коней нет. Я и прихватил.
— Прихватил с рукавицами тулуп, — опять ввернул Колька, и все засмеялись.
— А отрубей? — спросил Батов.
Федя опустил глаза.
— Отруби? Отруби свои. Честное слово, свои. У матери взял. Только… она не знает… — Боясь увидеть насмешку в глазах товарищей, он несмело поднял взгляд.
«Ку-ку! — словно серебряным молоточком ударило над головой. — Ку-ку!».
— Ах ты! Будто подслушала, — с каким-то восторженным изумлением произнес Миша Фролов. А кукушка, не обращая внимания, словно одна она была во всем лесу, деловито продолжала отсчитывать свое «ку-ку».
Кто с удивлением, кто с уважением — все глядели на Федю.
Тут, у колоды, и началось производственное совещание.
21
Василий Гонцов сидит в переднем углу. Отраженный киотом свет падает ему на лысину, и кажется, что лысина смазана маслом. В горнице все по-прежнему. Нет только фикуса — он высох, отравленный окурками, и лежит теперь на дворе, подняв к небу сухие ветки.
Костя ходит из угла в угол по маленькой горенке. Лампа горит уныло. Из стекла вылетают золотые мошки: керосин выгорел. Василий видит это, но молчит. Он старается понять, что говорит Прокоп Мухин.
— Я тогда вам дал такого силосу, что от него кони дохли, — говорит тот. — Это понять надо. Я еще тогда учуял, откуда ветер дует! А мы друг от друга прячемся. Это факт! Я помню, в школе нас учили, про старика… Велел старик сынам ломать веник. Не могли. Старик развязал веник и по одному прутику искрошил… Держись один за другого — крепок будешь. Это как факт. А мы — каждый в свою дудку играет…
«Вместе… как же будешь вместе-то? — думает Василий. — Леватов вон тоже на большевиков обиженный, а поди, сунься к нему! Живьем проглотит… Нет, гладко стелют, да жестко спать».
Костя, Файка и Мухин только что приехали из леспрома. Василий не рад гостям — он отпросился из бригады на вечер, хотел попариться в бане, отдохнуть…
— Правильно, — говорит Костя и глядит куда-то поверх головы Мухина, на выцветшие рыжие фотографии. — Надо пороть все по швам. Если понадобится, надо безжалостно убирать с дороги лишних. Понятно? Нам поможет Фаина Нестеровна.
Василий бесцветными глазками ощупывает Файкино лицо. Он прекрасно понимает, чем может она помочь, и думает: «Ха! Ничего не выйдет. Батов — твердый. На таких он не смотрит».