— У нас в артели ведь многие думали, что ничего не выйдет, — взволнованно сказал Батов, — а вот сегодня победа налицо! Это что-нибудь да значит! — Он повернулся к Степану. — Вот, товарищ Грохов, скажи, как лучше — в одиночку жить или коллективно? — И, не дожидаясь ответа, уже совсем другим голосом озабоченно спросил: — Прополочник-то готов?
— Готов.
— Я видела, — подтвердила Нина Грачева и вдруг засмеялась.
Миша строго спросил:
— Чего тебе смешно?
— Я над Семеном… Он написал там на прополочнике: «Смерть сорнякам и вредителям сельского хозяйства».
— Он парень — молодец, распишет…
Эти слова произнес незаметно подошедший Антипа.
— Ты, Антипа, когда зашел? — удивился Батов. — Мы не слыхали.
— Двери открыты, а я босиком. Спать ложился, да вижу в клубе свет. Какой тут сон! На народ тянет.
— Да, — согласился Андрей. — А Семен, Нина, прав, написав такой лозунг. Именно такой: «Смерть сорнякам и вредителям сельского хозяйства».
— Но ведь такое построение фразы исключает сорняки из группы вредителей! — вставила Лиза.
— Может быть… зато тут зерно правильной мысли. Мы ведь, уничтожая сорняки, бьем, безусловно, дальше. Мы увеличиваем урожай, усиливаем мощь Советского Союза, даем хороший отпор мировой контрреволюции.
— А как, товарищ Батов, колхозов за границей нет? — с живостью перебил Антипа.
— Нет.
— Это что же — мы, значит, их опередили? Они смотрят на нас, учатся, как надо жить, а?
Антипе не хватало слов, но он видел, что его понимают и так. Он замолчал. Стало тихо… Но вот кто-то тяжелыми шагами прошел под окном. В дверях появился Гонцов:
— Несчастье, товарищ Батов!
Все сразу вскочили.
— Какое?
— Двух коней потеряли! — Василий шагнул вперед и сел на первую попавшуюся скамейку. — Замки на конюшне сломаны.
Все бросились на улицу. Василий остался один. Он был взволнован.
Батов поставил на ноги всех колхозников. Комсомольцы верхами бросились по дорогам.
Следы вели к водопою и тут терялись.
В то же утро застоинцы узнали, что пропал, как в воду канул, Фадя Уйтик.
24
Вспахав полторы десятины базановской земли, Фадя Уйтик без дела болтался по Застойному. Он лез каждому на глаза, заводил разговоры, но никто не хотел его слушать. Не замечал его и Василий. Фадя сердился на него, решил было донести, рассказать, где спрятан хлеб, но побоялся.
Аверьян и тот отошел от Фади. Ему было некогда. Максим спешил с постройкой дома. Он сам возился с плотниками — рубил, пилил, строгал, покрикивал. Все мрачнее становилось его обросшее, почерневшее лицо. Казалось, он постоянно прислушивается к какому-то внутреннему голосу.
Однажды Фадя подошел к сложенному на мох дому. Максим подозрительно покосился. Фадя поднял щепку, понюхал и бросил, смешливо осматриваясь кругом.
— Чего нюхаешь? — спросил Аверьян.
— Счастливому удача, а мертвому крест, — неопределенно ответил Фадя, глядя на пеструю от пота лиловую рубаху работника.
— Нечего коту делать, так он зад лижет, — буркнул Максим.
— Ты на меня, сваток, не обижайся, — повернулся к нему с искринкой в глазах Фадя. — Я от простоты души…
Максим до боли в пальцах сжал топорище.
— У тебя и души-то всей — с собачий дых! Простота у тебя в голове — это верно. Тебе бы из чужого котла кашу возить.
Плотники захохотали.
Фадя оторопел.
— Трофим Семено… то бишь, Максим Трофимович, — зачастил он. — Да ведь жисть другим концом пошла! Кабы прежнее время, я, может, такой дом, такой… Налишники, резьба по карнизу… Ходу не дают!
…Фадю сосала тоска.
Он пробовал пить, воруя на пропой у Фитиньи пряжу, но и это не помогло. Раньше тоска была вестником запоя. То была давнишняя, знакомая тоска — по вещам, по счастью, по шатровому дому с невиданными наличниками, по амбару, полному пшеницы, и паре хороших коней с новой, блестящей медным набором сбруей. Стоило выпить косушку-другую, и тоску как рукой снимало. Фадя начинал хвастать, что стоит ему только захотеть, и все у него будет. У него золотые руки. Вот он устроит Фроську за хорошего человека и тогда покажет себя по-настоящему.
Теперь было не то. Тоска была беспредметная и потому особенно мучительная. Она не исчезала от вина, а, наоборот, усиливалась. И хотя никогда не имел Фадя ни шатрового дома, ни добрых коней, мысль, что все это сейчас непрочно, отравляла его существование.
Вместе с тем Фадя стыдился своего единоличного житья.