Нет, положительно невезучим человеком был застоинский председатель! Вот и последнее время: не успело забыться убийство учителя — кто-то пальнул в уполномоченного. Отодвинулась эта беда — пропали колхозные лошади. Потом бежал Василий Гонцов, непостижимо кем предупрежденный об обыске. А в довершение ко всему избач Клягин — тот самый Клягин, с которым так подружился Цапуля, — оказался не больше не меньше как сыном купца. Цапуля не вынес всего этого и слег в постель.
— Никола-угодник! Пронеси, милостивец! — крестился он под рваным зипуном и через каждые пять минут бежал за сарайчик, пришедший в такую ветхость, что только заросли крапивы спасали председателя от позора. К вечеру нагрянула милиция. Выпив два стакана квасу с солью, Цапуля пошел в сельсовет.
— Проглядели! Проглядели, товарищи граждане! Вместе с Батовым проглядели! — твердил он все три дня, пока шли допросы арестованных по этому делу братьев Важениных, школьной сторожихи Анисьи и секретаря сельского совета Леонида Кокосова. Леонид, когда его повели, крикнул:
— Смотри, председатель! Если за секретаря взялись, то как бы и до тебя очередь не дошла!
У Цапули глаза полезли на лоб. Ему и так не давали покоя выданные им когда-то Афоне Чирочку, Косте и Василию Гонцовым справки. А тут еще Фадя Уйтик, польщенный всеобщим вниманием, ходил по Застойному и кричал на все село:
— Вывел я на свежую воду Ваську Гонцова и еще кое-кого выведу! Знаем мы их! Активничают которые, да только с другого конца…
«От этого дурака сбудется, — ужасался Цапуля. — У него духу хватит… И черт же меня связал с теми справками! Плевое дело — три пуда за справку. Уж заломить бы надо, чтоб отвечать не обидно. А Василий — известная скважина — еще и на своем безмене вешал. Да убей меня бог, ежали там два пуда тридцать фунтов было! Хотя теперь все едино. Не приведи господи, ляпнет Фадя что-нибудь такое — и поминай, как звали. От сумы да от тюрьмы допрежь зарока не клали».
Но время шло, а Цапулю не трогали. Вернулись из Таловки арестованные, за исключением Важенина Власа, который вернулся несколько позже. Цапуля ожил, а когда начались лесные пожары, развил такую кипучую деятельность, что Максим Базанов как-то среди мужиков сказал:
— Сбеленился Цапуля. Вот когда она его допекла, белена-то, — через сорок годов…
Надо сказать, что, ко всем бедам, Василий Цапуля был человеком исключительных крайностей и чрезвычайной беспечности. Мысли и желания у него возникали молниеносно. Когда прошедшие дожди рассеяли напряженность, царившую в природе, в душу председателя вернулся покой, а в голове созрела идея. В основе этой идеи лежал разговор, подслушанный им в Таловке: «Колхоз не для служащих…» «А я кто? Разве не служащий? — рассудил Цапуля. — Председатель Совета — служащий. Мне и без колхоза делов вон сколько, выше головы. Возьму лошадь, будто для Совета, а там видно будет…» Решив так, Цапуля на другой же день взял литовку и пораньше, даже не доверившись в своих замыслах жене, вышел на покос. Вот почему так весело уже не первый день пела его коса: жж-и-ить! жж-и-ить!
— Помогай бог! — гаркнул Антипа, подходя почти вплотную: у Цапули и коса вывалилась из рук. — Косишь? — зловеще продолжал он.
— Маленько… — Председатель подолом рубахи вытер потное лицо.
— Мале-е-енько, — язвительно передразнил Антипа. — Пока не о том речь — много ли, мало ли. Кому косишь?
— Я… Мне… Себе…
— Да у тебя же копыта на дворе не осталось! Впрочем, понятно… Опять в сторону мотнуть хочешь?!
— Постой!
— Стою, хоть дой! Да только за постой деньги платят! Допустимое ли ты дело задумал? Заместо того, чтобы порядки наводить, как советская власть, на местах, ты сам первый своевольничаешь. Ты думаешь, если ты председатель, то тебе все возможно? Нет, дорогой! И на тебя управа найдется! Вот приедет Батов из Таловки с устроителем, они тебе покажут, где раки зимуют. Маленько! Да если ты хочешь знать, на нас мировая революция учится, а ты — маленько… Да есть ли у тебя политика в голове? Или она вовсе у тебя не ночевала? Ты подумал о том, что, глядя на тебя, все эти алименты, кои только и думают о своем брюхе, как сороки на упадь, бросятся косить? То-то я смотрю: единоличники так гужом и ударились. А это ты им дорогу торишь. Айда!
— Куда?
— Куда поведу.
Цапуля неожиданно вскипел:
— Никуда я не пойду!
— Нет пойдешь!
— Не пужай, не страшно!
— А я и не пужаю. — Антипе вдруг стало неудержимо весело: такой ершисто-воинственной выглядела сейчас фигура Цапули.