— Чего тебе?
— Ты ушиблась?
— Ну и что?
— Это лошадь тебя?
— Хотя бы и лошадь. Не все ли равно? Пройдет. Да и теперь уже почти не больно.
— А смелая ты все-таки.
— Ну-у… — Дуня оттолкнулась от сосны, но при первой же попытке двинуться неловко присела. Их тотчас окружила толпа.
Ушиб оказался серьезнее, чем пыталась доказать Дуня: она не могла ступить на ногу. Кто-то побежал и вернул конюха, так и не выехавшего на провал, который был почти рядом. Дуне помогли сесть в ходок. Андрей прыгнул на козлы. На все возражения Дуни и мужиков он ответил так:
— Поеду сам. Мне к Чугунову надо. Заодно проверю, как там подоспели наши.
Возникшее несколько минут тому назад впечатление военных лет нахлынуло с новой силой, как только они отъехали от людей. Казалось, кто-то прячется за деревьями, следит за каждым твоим шагом. Чтоб рассеять это неприятное чувство, Андрей попытался заговорить с Дуней, но она упорно отмалчивалась. Она сидела вполоборота, почти спиной к Андрею, приподняв плечи и охватив колени руками. Вдруг ему показалось, что она плачет.
— Дуня! Что с тобой? Больно? — он придержал лошадь.
Дуня молчала. Но именно по тому, как она молчала, как она напряженно замерла, Андрей уже не сомневался, что она действительно плачет.
— Ну вот, видишь. А еще храбрилась. Безусловно, больно…
Устав сдерживаться, Дуня откровенно всхлипнула и сквозь слезы решительно бросила.
— Остановись!
Не дожидаясь, когда станет лошадь, она выпрыгнула из ходка.
Андрей последовал за ней.
— Ты с ума сошла!
— Поезжай! Я не поеду, — решительно заявила Дуня.
— Куда ты! Тебе и шагу не ступить. Не дури! — Он сделал движение, чтобы взять ее за руки.
— Не подходи!..
В голосе Дуни была мольба и угроза. Андрей невольно попятился. Она круто повернулась, сделала два шага и покачнулась. Андрей одним прыжком оказался около нее.
— Дуня! Дуня! Да что с тобой? — Он обнял ее за плечи и повернул к себе, пытаясь заглянуть ей в глаза.
Дуня стояла покорная и беззащитная. Чувствуя рядом ее теплую упругую грудь и то, как все его тело начинает трясти сладкий озноб, Андрей разжал руки. Но тут произошло то неожиданное, что одновременно бесконечно обрадовало его и озадачило. Дуня, лишившись опоры, взметнула руки, обвила ими шею Андрея и, вся вздрагивая, спрятала свое лицо на его груди.
Сколько они так стояли?.. Лес был полон тревожных шорохов, в вышине, где-то над лесом, свистел ветер, а быть может, летели птицы. Андрею за ворот упала сосновая шишка с теплым запахом смолки и дыма. Он нашел в темноте Дунины губы. Они были сухи и горячи. А сверху, сухой и горячий, сочился рассвет…
Дуню пришлось оставить на медицинском участке леспрома — фельдшер предполагал надкол коленной чашечки…
…Андрей вскинул голову. Лошадь давно шла шагом. Вон уж видны первые домики Таловки.
«А ведь неспроста мне Антипа о книжках с переживательными романами намекнул, безусловно, неспроста. Догадывается или пронюхал что корявый дьявол?» — подумал Андрей и тут же строго осудил себя. «Эх, Андрей, Андрей! Все правильно. Не за тем тебя партия и советская власть в деревню послали, чтоб вытворял ты здесь всякое. И стыдно будет в глаза глядеть людям, если не оправдаешь оказанного тебе доверия и не поведешь трудовое крестьянство к светлому коммунизму…»
5
Старший землеустроитель Григорий Анимподистович Дерябин в Таловке был человек новый. Приехал он в прошлом году зимой. В широкой оленьей дохе и унтах, — чем привлек внимание не только ребятишек, бегавших за ним ватагами по всем улицам Таловки, он ввалился в кабинет Храмцова и еще более, чем своим необычайным нарядом, удивил секретаря райкома цыплячьим, ни на минуту не умолкающим говорком. Заняв собою почти весь диван, он в каких-нибудь пять-шесть минут успел рассказать и о сибирских партизанах, которыми он будто бы геройски командовал в 1919 году, за что сам Ворошилов пожаловал его золотыми карманными часами — при этом Дерябин, раздувая усы, хлопал себя по всем местам, где могли быть карманы, но часов так и не показал; и о северном сиянии, и о том, что при цинге лучшее средство — горячая кровь оленя, — тут он открыл рот, не переставая говорить, перещупал все свои зубы, мелкие и острые, как у щуки; и под конец жестом фокусника неизвестно откуда извлек пожелтевший от времени, с табачными крошками на сгибах диплом «межевого инженера».
— Вот, так сказать, материальная основа моего к вам посещения и столь приятного знакомства, — сказал он, протягивая диплом Храмцову.