Мирон, которого Саввушка перехватил в тесном переулке, только скосоротился. Мало того, что свой дурак, Спиря Малушко, вот где сидит, не доставало еще с Пустобрехом, с «натягай веревочкой» связаться.
— Нос воротишь! — крикнул Саввушка. — А ведь я тебе недолго скажу. Только и есть — натягай веревочку!.. — Он захохотал. А Мирона передернуло всего: он увидел, как Пустобрех красноречиво обвел рукой вокруг своей головы.
Слух о том, что Батов уехал в Таловку за землемером, сам по себе не очень беспокоил Мирона. Видали на своем веку землемеров. Братаны бы вот только не подвели. Наградил господь родней. Влас жаден, Спиридон ленив, а Малушко не лучше вот Саввушки — пустозвон.
Мирон решил поговорить с братьями. Каждому сказал:
— Вечерком зайди ко мне. Да так, чтоб никто не видел.
Братья выслушали молча. Только Малушко мотнул головой, оскалился:
— Это што, братушко, навроде как бы домашний пленум?
— Дурак! — обрезал Мирон. — Давно с тебя стружку снимали… Добрякаешь языком, что совсем с головой оторвут.
Малушко рукой махнул.
— Ладно. Приду.
Мирона слушались все. Даже Влас, который был старше его на семь лет. Было это, может быть, потому, что из всех братьев один Мирон окончил церковно-приходскую школу, тогда как Влас и Спиридон совсем не учились, а Малушко, в детстве золотушный и хилый баловень матери, в школу ходил только один год и еле-еле читал по складам. Было у Мирона и второе преимущество: он семь лет служил в армии. В семье да и на селе за ним укоренилась кличка «Солдат».
Сам старик Григорий Важенин произносил это слово с гордостью:
— Мой-то вон солдат!.. — А остальным сыновьям, когда-либо неугодившим ему, выговаривал: — Остолопы! Бестолочи! Вон Миронко, одно слово — солдат! Слуга царю и отечеству. А вы что-о!..
Солдатчина действительно не прошла для Мирона бесследно. В его ухватках, разговоре было что-то необычайное. А главное, насмотревшись на службе, как хозяйничают в своих усадьбах немцы-колонисты — Мирон служил под Одессой — он по возвращении домой первый завел многопольный севооборот, купил садилку, жатку, чем ввел скупого Власа в страшное огорчение.
— Пикнули денежки, — ворчал Влас. — Захочет бог — хлебушко и без машин вырастет. Баловство одно…
Однако выгода «баловства» была столь очевидна, что уже выделенный из хозяйства отца Влас в первый же год воспользовался помощью машин.
Когда отменили продразверстку и ввели единый сельскохозяйственный налог, Мирон раздул такое хозяйство, что скоро в окружной газете «Вестник Зауралья» появилась заметка, в которой предприимчивого крестьянина называли «культурным хлеборобом». А осенью после уплаты налога Мирона вызвали в рик и вручили грамоту. Это было аляповатое произведение гектографа. Под расплывчатым лиловатым текстом нарисованы: бородатый, похожий на Власа, мужик и рабочий в кепке. Рядом лежали серп и молот. Мирон вложил грамоту в рамку под стекло и повесил в передний угол большой горницы вряд с иконой Пантелеймона-целителя.
Однажды Влас заметил брату, что не следовало бы бесовскую бумагу вешать рядом с божницей.
— Почему бы это? — поинтересовался Мирон.
— Да на ней антихристова печать: серп и молот.
Мирон на то многозначительно хмыкнул. Разговор происходил во время домашнего праздника, лишних никого в доме не было, и он, взяв листок конфетной обертки, крупно написал на нем химическим карандашом в одну строчку: МОЛОТСЕРП.
— А ну-ка, Малко, читай. Чем вся жизнь эта кончится, чем наше сердце успокоится? — Мирон поставил свой толстый указательный палец с круглым темным, как старинная монета, ногтем на букву П. — Вот с этого края читай…
Малко медленно по складам прочитал все слово, ничего не понял и ошалело уставился на брата. Потом вдруг заржал и залпом выпалил:
— Престолом! Ого-го! Ей-богу!.. — Он еще раз про себя прочитал, двигая пальцем по строке и, словно боясь поверить, растерянно оглянулся. — Гляди-ка. В самом деле престолом… Как же это так! А-а? Ведь это значит…
— Ничего не значит… — Мирон скомкал бумажку и бросил в топящуюся печь. — А ты, грамотей, язык зажми меж ногами. Читал да забыл. Понятно?
С тех пор грамота для Важенят приобрела новый таинственный смысл. Даже набожный Влас проникся к ней уважением. Что же касается самого Мирона, то, не веря в тайное пророчество слов «молот», «серп», открытое ему отцом Павлом, он хранил грамоту и вывесил ее в передний угол отчасти по тщеславию, а больше, пожалуй, от того, что как-никак документ: придет час — может и пригодиться.