Антипа шумно заерзал на месте.
— Глупый! И скажи ты, с чего это метляк завсегда на огонь лезет? Тут хоть стекло, а то, бывает, на поле разведешь костер — сколь их налетит, и все в огонь. Горят и летят. Горят и летят… — Антипа говорил с необычной для него жестикуляцией, размахивая руками.
Почему-то именно теперь он уже нисколько не сомневался в своих догадках и делал все возможное, чтоб только другие не поняли, что заставило Дуню так поспешно выйти. Он говорил еще что-то и все время чувствовал, как его давит этот проклятый гарусный пояс. Попытался ослабить, но где там: диковинный узел был затянут намертво.
…По-новому открылась жизнь Дуне Сыроваровой после лесного пожара. «Я люблю его! Люблю, люблю!..» — постоянно, как солнечным светом, было пронизано все ее существо. Чувство это было столь неожиданно и ново для нее, она так долго не хотела сознаться себе в нем, что теперь, после пережитого в лесу, оно целиком захватило ее и, казалось, уже ничто в целом свете не могло помешать ему. Правда, Дуня не могла не сознавать, что судьба наградила ее трудной любовью. Трудность эта, как она понимала, прежде всего состояла в том, что Андрей был женат. Но ведь она и не думает совсем отбивать его у Елизаветы Николаевны, которую она также любит и уважает. Затем трудность была в том — и об этом, пожалуй, Дуня помнила больше всего, — что Андрей Петрович был председателем колхоза и не просто председателем, а партийным председателем — двадцатипятитысячником, то есть человеком особым, совсем не таким, как другие. Все это Дуня понимала, но понимала по-своему, и ей даже в голову не могло прийти, что кому-то может быть смешно или больно в то время, как ей хорошо, или что кто-то своекорыстно использует ее светлое чувство, которое ни на что не рассчитывает, питаясь само собой.
Все те несколько дней, которые Дуня провела в тесной беленькой комнатке медпункта, в комнатке, наполненной запахами хвойного дыма и лекарств, она не переставала думать об Андрее.
И когда однажды фельдшер сообщил ей, что звонили из Застойного, она так и встрепенулась вся.
— Кто?
— Председатель…
Дуня чувствовала себя уже хорошо. Нога почти не болела, но фельдшер выписывать не спешил. Он приходил каждый день и сам натирал ногу какой-то рыжей вонючей мазью. Руки его, холодные, белые, с рыжим пушком на пальцах, противно скользили по ноге. Но и это не омрачало светлого чувства первой девичьей любви. Батов позвонил снова. Сказал, что утром в леспром выйдет подвода, и Дуня, если захочет, может с ней приехать. Захочет ли? На крыльях бы улетела…
Ночью пошел дождь. Он барабанил в окно, крупный, как горох. Дуня распахнула окно. Дождь хлестнул по подоконнику. Брызги его окропили Дуне лицо. Вместе с ним в комнатку хлынули смешанные запахи мокрой земли и леса.
Наутро приехал Федя Калюжонок.
— А у нас сегодня ночью дед Быза умер, — сообщил он.
Но и это известие не омрачило Дуниной радости.
Дуня хотела увидеть Андрея. Встреча произошла совсем неожиданно на ферме. Дуня сверяла молочные ведомости, а Манефа мыла фляги. Вдруг на пороге появился Андрей Петрович.
— Здравствуйте! — сказал он.
Девушки ответили. Дуня заметно зарделась. Ниже склонилась к бумагам. Некоторая скованность была и в движениях Батова. Обменявшись несколькими вопросами, преимущественно с Манефой, он ушел.
Манефа продолжала мыть фляги, потом подняла свое потное лицо, диковато уставилась на Дуню и сказала:
— Авдотья! Ты чего это?
— А что?
— Да будто медом намазана — блестишь вся. — Манефа подмигнула. — Смотри, мужикам такая-то девка — первая сласть. Я и то примечаю: чегой-то председатель зачастил к нам на ферму. Будто удоями интересуется. Хи-хи!..
Дуня не нашлась, что ответить.
— Баская ты! — вздохнула Манефа и, как ни в чем не бывало, стала мыть фляги.
Дуня успокоилась. Так себе болтает Манефа…
Но вскоре ей снова пришлось пережить минуты горького волнения. Поздним вечером искала она отбившегося от стада теленка. Шла между огородами узким переулком и вдруг за зарослями крапивы услышала голоса.
— Заступайся за него! Да мужики — они все однаки. — Дуня узнала голос Шимки, хотела уже было пройти, но вдруг до нее долетели слова: — Лизавета-то как? Поди-ка рвет и мечет… — Дуне было стыдно подслушивать, но она притаилась.
Кто второй с Шимкой и что он ответит?
— Лизавету Миколаевну ты не трожь, — раздался возмущенный голос Екатерины Сусловой. — Ты и пальчика ее не стоишь…
— А Дунька стоит!.. Заступница. Кто бы говорил, да не ты. Трепалась с Гонцовым, теперь может… — Шимка начала кричать, браниться.