— И откуда у тебя, Матвей, такой парень вырос! Одно слово — молодец!
Бровью не повел Матвей. Ни единым словом, даже жене, не обмолвился про запавшую на сердце думку. Только в работе злее стал, да нет-нет и задержится на сыне взглядом, полным горечи и надежды. А однажды заявился к подрядчику и без всяких обиняков выложил:
— Мой купец — твой товар, Фрол Илларионович… Хочу твою девку за своего парня взять.
Это было неслыханной дерзостью. Фрол Колесников долго смотрел на работника своими светлыми глазами. Все черти — от самых злых до самых бесновато-веселых — пронеслись в них за это время, но, видя, что строптивый сват вот-вот повернется и уйдет, Колесников прикрыл глаза и указал гостю на стул. Риск, собственно, для него был небольшой. Речь явно шла о старшей дочери Пелагее, девичество которой, обойденное младшей сестрой, становилось Фролу в тягость.
Белугой, говорят, ревел Степан от такого сватовства, но воли отцовской не переступил. Матвей о приданом не заикался. Фрол дал на обзаведение кое-что, а после свадьбы, когда молодка мела пол, по обычаю бросил «на сор» лошадь. Она и определила крестьянскую судьбу Степана: он, как говорится, «стал на ноги». По мягкости характера он скоро привык к положению женатого человека, работы в хозяйстве не боялся, не уступала ему в этом и жена, и скоро на их дворе появилась вторая лошадь, затем две коровы, овцы, куры, гуси.
В германскую Степан Грохов служил рядовым Сибирской стрелковой дивизии. Здесь от такого же, как он, рядового Иванова впервые услышал он о Ленине.
— По справедливости устройства жизни, — говорил Иванов, — Ленин первый человек на земле. Заводы рабочим, земля крестьянам — вот его слова.
Степан слушал, соглашался: чего лучше, когда земли вволю. Землей живем. Но вот как: по пути ли мужику с рабочим?
— По пути. Конечно, не всем, — разъяснял Иванов. — Сельскому богатею такое дело — нож острый. Вот и кумекай, что к чему. Присматривайся…
Солдаты получали домашние письма, полные слезных жалоб: рушится хозяйство. Росло недовольство войной. Камень лежал и на сердце Степана. Даст бог, выживет — к чему придет домой?.. Теплело в груди, когда читал в редких письмах Пелагеи: «Посеяла я всю запашку, бог да добры люди помогли. Тятенька своей милостью не оставляет. Был у нас на Миколу-вешнего, Стянюшке на платье подарил…»
А может, и взаправду из кулацких рук глядит Степан?..
— Нет! Не стану бригадиром. Уволь меня, Андрей Петрович. — После некоторого раздумья еще раз сказал Степан.
— Да что ты все: уволь, уволь. Будто во мне вся сила. Вот решение травления такое. Тебя назначают. — Батов выдернул из стола листок бумаги.
У Степана дрогнули усы. Он еще попытался было возражать, но Батов перебил его.
— Все, Степан Матвеевич. Вопрос исчерпан. Доверяют тебе колхозники, оправдать надо это доверие. Безусловно.
И Степан согласился.
Выезд наметили на понедельник.
— Не поеду. День тяжелый, — заявил Перфиша Софрончик. — Чё в неделе днев других не бывает? А в понедельник да вот еще либо в пятницу какое дело ни начинай — удачи не жди.
— Почему? — поинтересовался Семен Шабалин.
— А потому — постные эти дни, — не задумываясь, ответил Перфиша. — Тоже вот среда…
Присутствующие при этом колхозники засмеялись.
— Да так у тебя, Перфилий, вся неделя тяжелая.
Мелькнувшая было в глазах Степана тревога уступила место улыбке. Он видел, что большинство подобранных в бригаду едут косить с охотой. Вот еще разве Фадя Уйтик, Анисьина Верка да еще три-четыре женщины ненадежные. А Перфиша этот если болтает, так его можно в руки взять: безвредный.
В понедельник утром на четырех подводах выехали на покос. Начать решили с Засеки, пока не перестояла по протокам молодая осочка. Батов дня на два задержался в Застойном. Надо было съездить в лесничество к десятнику Осолодкову, получить делянку, организовать рубку и вывозку леса для строительства фермы.