Нет ничего лучше, ничто не радует так крестьянское сердце, как свежесть раннего утра в пору сенокоса. С детских лет привыкнув к алой купели восходов с их росной прохладой, к темной зелени лесов с ее перезвоном птичьих голосов, к пестрому цветению трав с их благоуханием, житель деревни не будет восторгаться (охать и ахать: ах, как хорошо! ах, как красиво!), но сердце его непременно дрогнет при зове кукушки, и жизнь обернется дорогим подарком, какой бы горькой она ни была. И непременно сорвется с языка полный затаенной надежды на лучшее вопрос: «Кукушка, кукушка, сколько жить мне на веку?»
— Ку-ку! Ку-ку!
На телеге, где сидела молодежь, спрашивали наперебой и смеялись. Так же весело было на других подводах.
— Ой, бабоньки! Ну чисто вся вымокла! — визжала какая-то молоденькая бабенка, подбирая в телегу ноги.
— Не ходи, девка, боса — подведет тебя роса!..
Роса действительно была так обильна, что, казалось, ехали по воде. Мужики, потягивая крепкий самосад, отпускали крепкие, но совсем необидные шутки и сами первые скалились в белозубой улыбке. Умели ответить и бабы.
Так незаметно подкатили к Васильевой избушке на Засеке. Мужики выпрягли лошадей и спутали их в ближайшем колке. Женщины снимали с телег косы, грабли, вилы, кузовки с провизией. Пока складывали все это прямо под ноги на траву, в избушку невозможно было попасть. Она стояла за глухой стеной дикой конопли, репья и полыни. Виднелась одна крыша, на которой покачивался голенастый, невесть как занесенный туда подсолнечник. Степан взял косу, и под его широкими взмахами избушка словно сбросила с себя зеленую шубу и предстала перед косцами, гостеприимно блеснув пыльным лучом, так и ударившим в темный квадрат двери. В прохладной сырости избушки застарелый запах дыма смешался с пряным дыханием свежескошенной конопли. На голых нарах лежали узкие полоски рыжей земли, вероятно, насыпавшейся из щелей жердяного потолка, а в углу, как раз в солнечном луче, блестела шелковая сеть паутинки.
— Ну, бабы! Вот вам пуховые перины! Отсыпайтесь, чтоб спосля в сенокос не дремать, — шутил Антипа, внося охапки травы и раскидывая их по нарам.
Устроившись, посидели, попили студеной воды из колодца и стали разбирать косы, всяк свою. Нина Грачева косить не умела и приехала на покос поварихой. Косить она научится непременно. Когда подсохнет трава, в свободное время будет помогать грести, а пока, кроме заботы об обеде, у нее были и другие дела. Из дому она прихватила стопку книг, бумагу, краски, кисточку. «Будем в свободное время читать, — думала она. — Стенную газету наладим». А пока все это лежало в ее маленьком фанерном баульчике.
Косари стали выходить на рубеж.
затянул Колька, подмигивая Фросе.
— Покосим бывалыча, — разухабисто подхватила Анисьина Верка. — Чё нам, малярам, — день работам, два гулям. Одно добро, что на богатого дяденьку, что на… — она не договорила, многозначительно посматривая на всех, но не видя ни в чьих глазах поддержки, дернула головой и демонстративно пошла вслед за другими на первый заход.
Косили дружно, в охотку. От избушки с пригорка Нине хорошо была видна вся протока. Солнце не набрало еще слепящего накала и стояло невысоко над лесом. Большая половина луговины, сбегавшей от леса, лежала в тени и была матовой от росы. По самому стремени течения, как раз на грани света и тени, поднималась изумрудная волна широкоперой осочки. За ней, легко тронутое светом разнотравье, переливалось искрами, будто закипая. Впечатление это усиливалось тем, что над травой, как брызги, летели какие-то золотые мушки и пепельно-голубые бабочки, а до слуха доносился легкий трепет растущих по ту сторону протоки осинок.
Косари шли косяком, словно дикие гуси на перелете, и так же, как гуси крыльями, взмахивали руками. Делали они это не спеша, как по команде, поворачиваясь то вправо, то влево, словно опоясывая себя сверкающей лентой, которая возникала вокруг каждого из них, как только они выходили на освещенное солнцем место. Иногда кто-нибудь из косарей останавливался, вскидывал косу и, уперев деревянный черенок ее в землю, левой рукой поддерживал конец стального полотна, а правой высекал топкий певучий звук, который повторялся тут же, где-то недалеко в лесу, за протокой. Обратно косари шли, положив косу на плечо. Шли они прямо и широко но хрустящей кошенине, между вихрастыми валками, над которыми еще качались, не поверив в свою смерть, веселые безымянные цветы. И вот уже скошено полпротоки, уже на первых рядках трава посветлела, цветы прикрыли венчики, и тонко запахло увядшей травой.