Степан весь день не находил себе места. Не обедал. Молчал. Когда все отдыхали, куда-то уходил и вообще вел себя так, как будто не был бригадиром. А вечером оказалось, что после обеда исчез Фадя Уйтик и еще две колхозницы.
«Разбегутся, — с отчаянием думал Степан, — все разбегутся. — Верка, конечно, заноза не из последних, но…» И в Степане кипело смешанное чувство негодования и горькой жалости к дочери. Как объяснишь людям. Ведь он, когда подбирали сенокосную бригаду, говорил Стяньке:
— Давай-ка выбрось из головы этого дуролома, поедем на покос, на народ. А? — Он искренне хотел, чтоб Стянька рассеялась, отвлеклась от своей беды. Но тут Пелагея, услышав, что он зовет дочь в сенокосную бригаду, разразилась жестокой бранью:
— Косить! Да ты что, сдурел! Или ослеп. Господи! Баба в положении, а он на те вам — вон что выдумал!
Степана тогда будто ножом полоснуло по сердцу: «Оставил-таки на расплод семя свое…» И теперь он думал: «Кто виноват? У Верки тоже вон растет от него. Все люди, все человеки…»
Больше никто не ушел. А вечером привезли продукты. Народ повеселел. За ужином Антипа сказал:
— Слышь, Степан. Ты как думаешь, метать бы надо. Давай нас человек десяток оставь косить, а сам с остальными принимайся за мётку. Ты мастер метать-то.
Предложение Антипа оживленно подхватили.
Договорились — утром по росе часа четыре все косят, а затем Степан переходит на метку.
…Как хорош запах свежего сена! Тонкий, едва уловимый, он пронизывает все вокруг. Ловишь его раздувшимися в азартной работе крыльями носа и коротко выдыхаешь:
— Наддай! Наддай! А ну, прими навильничек! Уложи еще пластик!
Стог поднимался как на дрожжах. Грабли играли в руках Степана. Пласты сена, принятые на них, вставали гребнем, переворачивались и ложились как раз туда, куда надо. Стог получался как точеный. Оставалось свершить его, как вдруг пласт, принятый Степаном на грабли, сорвался, завился волчком и, растрясаясь на клочья, понесся через кошенину на вершины кустов.
— Дождь идет! — раздался чей-то тревожный крик.
С запада действительно надвигались косые полосы дождя.
— Вершить, вершить! — послышались голоса.
Сено летело теперь на стог со всех сторон. Волокуши не успевали подвозить. Степан крутился, как тот, подхваченный вихрем, пласт. Но успевал повсюду. Он набивал сердцевину стога, не забывая в то же время, что вершина не должна быть слишком крутой. Первые капли засверкали, холодя спину, когда Степан укладывал ветренники. Наконец все готово, Степан выпрямился. Отсюда, со стога, ему далеко было видно. И то, как за лесом идет стеной дождь прямо туда, где Антипа с косцами спешат схватить последний клин, и то, как в самой кипени его, то теряясь совсем, то снова появляясь, но, кажется, все на одном и том же месте, трусит какая-то подвода.
— Председатель едет! — крикнул Степан.
…Батов приехал не один. В ходке с ним сидел человек, в котором Степан узнал секретаря райкома Карева. На приехавших не было сухой нитки. От лошади шел пар. Ходок обступили метальщики. Подходили тоже мокрые косари.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— У! Здорово вас наполоскало!
— Да ничего. Порядком. А вас?
— Да тоже ничего. Кромочкой хватило. Ну, трава помягче будет.
Говорили все. Про Степана забыли. Первый хватился Карев.
— А бригадира что, так и оставите на стоге?
— Ну нет. Как можно. Ведь еще не последняя приметка-то.
13
С тех пор, как Николая Александровича Карева избрали секретарем районного комитета ВКП(б), он исколесил Таловский район вдоль и поперек. Стремясь понять происходящее, он, как биолог, не без волнения открывал, что в человеческом обществе, как и в мире растений, господствует непреложный закон воинствующего обновления. Ничего вечного в природе не существует. Значит, не только можно, но и должно по мере возможностей вмешиваться в процесс этого обновления. Понял он также и то, как важно бывает агроному не только подготовить почву и бросить в нее семена, не только знать, что это добрые семена, но и заметить и уберечь слабый еще росток от сорняков и гнили, всегда сопутствующей отмиранию изживших себя клеток, так важно и дорого заметить и уберечь в человеке все новое и лучшее, что в нем есть.
— Человека надо беречь, — говорил Карев. — Можно быть непримиримым к недостаткам, к человеческим порокам, но никогда нельзя быть жестоким к человеку. А главное — надо верить в человека.
Был с Николаем Александровичем такой случай. На одном из колхозных собраний, где пришлось ему побывать, колхозники долго и требовательно подбирали кандидатуру на курсы трактористов. Шел горячий спор вокруг какого-то Степки Шараги.