За что бы ни брался Максим, работа валилась из рук.
— Может, к фершалу в леспром съездишь? — спросила Марфа, видя такое состояние мужа.
— И то правда, — оживился Максим, — пожалуй, поеду завтра.
— И я с тобой. У меня пальцы стали терпнуть. Нонче корову насилу подоила.
Максим запротестовал:
— Нет, нет! Что ты! Разве можно?! У дому-то и запору еще нет. Как оставишь?
— Нельзя, — согласилась Марфа, однако посмотрела на мужа со смешанным чувством обиды и подозрения.
Наутро заря поджигала зарю, когда мимо школы, мягко стуча колесами по затравевшей дороге, прокатилась телега. Сторожиха Анисья, верная своему любопытству, выглянула в окно, но телега уже скрылась за углом. Тогда она выскочила на улицу в одной исподней рубахе, в щелку в заплоте узнала Максимову лошадь и долго ломала голову: чего это везет Максим под пологом? Не то теленка, не то барана?
— Прятать либо продавать что-нибудь. Все вы дородные жулики, — философски заключила она и, аппетитно высморкавшись в подол рубахи, пошла досматривать самые сладкие зоревые сны.
2
В бору стояла сумеречная предрассветная тишина. С задеваемых дугой веток сыпались крупные капли росы, и скоро домотканая рубаха, которую Максим предусмотрительно надел поверх ситцевой, поднялась коробом.
Кривощеков приподнял отяжелевший полог и с тревогой спросил:
— Куда едешь?
— На Кудыкову гору, раков ловить, — с досадой ответил Максим.
— Ты мне не финти. Я вижу: не туда едешь. Нам дорога через Пни лежит, а ты вот куда…
Где-то в стороне — должно быть, в Пнях — хрипло горланили петухи. Жадно глотая вязкий, пропитанный грибным запахом воздух, Кривощеков попытался сесть. Потянулся к вожжам.
— Да не вылупайся ты, за ради истинного Христа! — взмолился Максим. — Говорят тебе, скоро народ поднимется, а ты…
Кривощеков захохотал.
— Ну, видать, и дружба у тебя с «товарищами»!
— А это не твоя забота, какая у меня с ними дружба…
— Да что ты?! — притворно удивился Кривощеков и уже миролюбиво добавил: — Ну, ладно, черт с тобой! Только я еще у тебя в подполье пролежни себе належал. Хватит! — Он совсем скинул полог. — И какого окаянного ты копал? Чисто тюрьма…
«Там тебе и место. В тюрьме-то…» — готово было сорваться с языка Максима, но он только тряхнул вожжами и прикрикнул на лошадь:
— Но, но! Па-а-ше-ел!
Лес просыпался медленно. Несколько минут казалось, что не темнеет и не светлеет — словно природа не в силах была или не хотела стряхнуть с себя охватившее ее оцепенение. Но это только казалось. На самом деле неуловимо, но все явственнее выступали из сумрака отяжелевшие от ночной влаги ветви деревьев. Неясные шорохи наполняли лес. Вдруг словно отблеск далекого пожара озарил вершины деревьев, и мгновенно все ожило: задвигалось, засияло, защебетало, запело на разные голоса. Трепетный свет пронизывал теперь все, дробился и вспыхивал в каждой капле росы. На песчаных гривках горели огоньки дикой гвоздики. В распадках, где по весне стояла вода, в густой заросли трав качались на тонких ножках золотые чашечки лютика, а там, где лес отступал, образуя широкие полосы, белыми хлопьями пены сверкал душистый лабазник, и уже басовито гудели над ними тяжелые, словно захмелевшие, шмели.
Благодатное утро развернулось над миром! Но тоскливо и неуютно было на душе Максима…
«Угораздило же связаться с таким бандитом! — думал он. — Теперь я совсем по рукам и ногам связанный. Устин отчаянный. Вот и в леспром сумел пролезть, да еще кладовщиком. И как его не раскусили, сукина сына, ума не приложу! Корытов партейный человек, а вот маху дал. Нет, вот Батов так… Эх, зря я к нему не пошел. Не сказнили бы… А теперь доведет меня Устин до ручки, как пить дать доведет…».
Зная, что ему уже не вернуться, Максим казнил себя поздним раскаянием. «Так тебе и надо, старый дурак! Шомполами не выбили из тебя дичь, так теперь заместо спины голову подставляй. Таковский!..»
— Чего это мы в молчанки играем? — спросил Кривощеков.
Он давно уже сидел по другую сторону телеги и как ни в чем не бывало помахивал березовым веничком, отгоняя полчища рыжих комаров.
— Чего-о-о? — не сразу оторвался Максим от своих невеселых мыслей.
— Молчим-то говорю, чего?
— Говорить не о чем, вот и молчим.
— Ой ли! Будто не о чем?
— Да вроде родня не велика. Я только всего и вижу тебя, что второй раз. Но, но! Шагай! — Максим вожжами подбодрил притомившуюся лошадь, всем видом своим подчеркивая, что разговаривать не расположен. Да и на самом деле — горько ему было вспоминать первую свою встречу с Кривощековым.