Варенька уговаривала бесстрастным грудным голосом:
— Василий Аристархович, полно-те! Ноне и стены уши имеют, — она косилась на Файку, которая сидела в уголке, тараща свои овечьи глаза, горящие желтым огнем ненависти и тоски.
— Варенька-а! Ты знаешь, какой я человек?! Да я… я… Захочу-у! — хорохорился Василий.
Чтоб как-нибудь отвлечь его от опасных разговоров, Варенька начинала рассказывать монастырские анекдоты. Рассказывала она их все тем же ровным голосом, неторопливо, будто молитву читала, непристойности выговаривала легко и свободно.
— Один раз в монастыре богомаз жил, иконостас расписывал, — рассказывала она. — Такой квелый, будто с креста снятый, и волосья, как у Христа. Ну, а к женскому полу все равно тяготение имел. Только богомаз этот шибко не баловал. Присмотрел одну, да и стали они коротать ночки около Серафимова ключа. Коротали они так-то, коротали, да и накоротали. Заметно стало сестру Агнею. В другой-то раз игуменьша матушка Анастасия и видела, да не видела (потому — нет спасения без греха), а тут она сама на богомаза виды имела и очень даже его на такое дело улещала. Не стерпела матушка Анастасия. Перво-наперво с амвона оглашению предала грех сестры Агнеи, а потом наказание назначила: епитимью наложила — чтобы, значит, в церкви одна семь ночей Агнея-то коленопреклоненно молилась и, ежали бог простит, то так тому и быть — не она первая, не она последняя… А ежали не простит — то наказать посреди церкви розгами и из монастыря вон. Семь ночей молилась Агнея, семь ночей, видать, лампада теплилась у левого клироса. И все эти семь ночей у матушки Анастасии в келье на столе море разливанное было: все ждала она гостенька дорогого. Келейница с ног сбилась — записочки носила. Но только богомаз к игуменьше ни ногой. Ну и не простил, понятно, бог Агнею. Предназначалось ей наказанье розгами. Наутро ударили в большой колокол. Согнали всех черничек в церковь. Пономарь — глухонемой старик Сидор — розги припас. Привели Агнею. Вошла она, ликом покорная, помолилась на иконостас, поклонилась на все четыре стороны — простите, дескать, меня, сестры любезные, и на скамью легла. Сидор с розгами изготовился. Любил он такое дело. На большее-то у него духу не хватало.
«Ну, — говорит матушка Анастасия, — тешила, говорит, беса, теперь персту карающему подставляй свои греховные телеса!» — да с тем и заголила Агнею до пояса… Тут-то и стряслось это самое. Батюшки светы! У Сидора розги из рук посыпались. Стоит он и рот открыл. Сама матушка Анастасия ликом приужахнулась. Святые угодники! У Агнеи-то на одной половине, как есть во всю мякоть, лик Спасителя, а на другой — пресвятой Богородицы… Ну как тут на такое кощунство решиться, чтоб, значит, по ликам сим розгами хлестать. Так и отпустили Агнею с миром. То-то вот, Василий Аристархович. Вот какие дела бывали. Бог-то он бог, да сам не будь плох. Богомаз-то все семь ночей трудился над теми ликами. Ушел он и иконостас дописывать не стал. И Агнея с ним ушла. После, слыхать, дите у них было… А я вот…
Разбередив себе душу, Варенька подпирала голову кулаком и сильным грудным голосом выводила:
Василий тоже разнеживался, пытался подпевать, но только мычал и все шарил руками по широкой, плотной Варенькиной спине.
Файку вконец раздражали такие сцены. Однажды она попыталась остановить Василия.
— А ты кто такая? Кто? — накинулся на нее Василий. — Я тебя спрашиваю: кто ты такая, чтобы, к примеру, мне указы указывать?! А-а? Не дочь ты мне, не сноха, не вошь, не блоха. Прицепилась, как репей в челку, и порошишь глаза. Сгинь!
— Я Константину Васильевичу скажу, — попыталась возразить Файка, но Василий захохотал:
— Ха-ха-ха! Слышь-ка, Варька! Она Константину Васильевичу скажет. А кто ты ему такая, чтоб он тебя слушал? А? Да у Кости таких, как ты, может, тысячи, а то и того поболе. Вот ты кто… А если и поверит он тебе, то ох! ох! — как я испужался. Дрожу весь! Простите меня, Фаина Нестеровна! Простите, Константин Василич!.. Сморчок твой Костя! Кутенок слепой. Я вижу, я все вижу, куда вы клоните. Костя еще только подумал, а я уж смекнул, что к чему. Образованные! Партейные! А вот провалились. Утянули хвост. Много знаем!.. Да я уж забыл то, что он завтра только узнает. К беспартейным докторишкам бегает. Ха! Да тот Леватов… был я у него… М-м-м, — он морщился, как от зубной боли. — Не жже-е-ла-а-ю…