Файка пожаловалась Косте.
— Подведет нас старик под монастырь. Уедем. Бросим его и уедем. Он вроде помешанный.
Тогда Костя возразил. Как, бросить отца! Надо же такое придумать! И к Леватову он совсем не бегает… Теперь он сам проклинал Леватова. Другое дело — если б не так нелепо сложились его отношения с Тоней Сосниной!.. Но Стянька!.. При воспоминании о жене в душе Кости поднималось щемящее чувство утраты. Чувство это расслабляло его, и он сам вызывал в себе озлобление, ошибочно полагая, что озлобление — это и есть та сила, которая одна в состоянии оградить его от тех неприятностей, что так настойчиво начали его преследовать.
Стянька — затея отца, его козырный ход. Битый ход — шестеркой! Разве такой козырь нужен ему — Косте Гонцову? Туз ему нужен, козырный туз. Уж не Файка ли этот туз? Доигрался! Неужели так-таки никогда и не выправиться ему, не подняться во весь рост и не крикнуть: «Эй, вы! Смотрите! Мне все позволено, все доступно, я — Гонцов!..»
Погруженный в невеселые думы, Костя целый день бродил по улицам города. Вышел к вокзалу. На путях стояли составы. Пыхтели паровозы. Сновали люди: какие-то крикливые парни в расстегнутых косоворотках; старик с топором, обернутым холстиной; бородатые мужики с мешками, из которых выпирали столярные инструменты; бабы с узлами; целые семьи с чумазыми ребятишками. Все это двигалось, кричало, ругалось, смеялось, и никому не было никакого дела до Кости Гонцова. Если до этого Костю преследовал страх быть узнанным, то теперь, наоборот, — ему хотелось обратить на себя внимание, хоть чье…
У входа на перрон стоял военный. «Наверное, работник железнодорожного ГПУ», — решил Костя, и в нем вспыхнула дерзкая мысль.
— Скажите, пожалуйста, товарищ, — произнес он, глядя в глаза военному, — на какой поезд происходит посадка?
— На челябинский. — Военный окинул Костю рассеянным взглядом. — Вербованные едут на Рудогорск.
Решение пришло молниеносно. Через минуту Костя стоял у билетной кассы. Об отце и Файке он старался не думать.
Поезд летел в темноту. В вагоне было душно. Оплывшая свеча еле-еле освещала склоненные головы, сутулые плечи. Люди дремали сидя. Вагон покачивало из стороны в сторону и в такт качались тела, ползали тени. Под полом мерно перестукивались колеса:
— Не так начал, не так начал…
Костя вышел в темный тамбур. За стеной по обшивке шарил сухой горячий ветер. Костя тяжело вздохнул.
— Не дыши тяжело, не отдадим далеко. Хоть за курочку, да на свою улочку, — раздался из темноты озорной женский голос.
— Ты опять за свое, Мария! — остановил его другой, ворчливый и старческий. — Э-эх, ты-ы! Суесловишь все…
— А мне чего! — Слышно было, что женщина попыталась встать, но ее удерживали.
— Пусти-и! — приглушенно произнесла она, однако, как видно, осталась сидеть. — Ну, ладно. Что же еще говорил твой пророк?
— Говорил, что настанет великое переселение народов. Покинут люди дома свои. Глад и мор охватят землю. Поднимется брат на брата, отец на сына, сын на отца, — привычно, с гнусавым напевом лился старческий голос.
«Да, да, — почему-то радуясь, твердил про себя Костя, — отец на сына, сын на отца…».
— Да ты своего сына давно по миру пустил, — прервал женский голос с болью возмущения. — А теперь не по губе, что он сам от тебя отказался и в газете про это пропечатал. Все равно держи не держи — уеду я от тебя. К нему. Буду работать, как он. Пусти-и!
На этот раз женщина вырвалась и, дохнув жаром своего здорового тела, прошла мимо Кости.
— Пусти-ка и ты, вздыхальник! Обиженный поди тоже…
Костя посторонился.
«В газете пропечатал. Отказался, — вихрем проносилось у него в голове. — Вот это козырь!..»
Он бросился в вагон с горячим желанием поговорить с неукротимой Марией, но та словно растаяла. Вагон спал пленительно тяжелым сном до предела уставших людей.
Утром Костя сошел в Челябинске, так и не сомкнув своих немного бесноватых, по-цыгански горячих глаз.
4
Разноголосо шумела за Миассом толкучка. Пахло гнилой рыбой, рогожами, конским пометом и речной свежестью. Костя стоял на мосту, опираясь на шероховатые, еще хранившие в себе следы формовочной земли чугунные перила. Курил. Горькую слюну сплевывал в реку. Там внизу, блестя мокрым загаром, мальчишки шарили под водой в расщелинах каменного берега, выискивая налимов и раков.
— Во-во! Есть! — кричал один белоголовый малец.