Это «а» Лука произнес так, словно бы Андрей уже сказал ему что-то, но он не расслышал. Все почему-то засмеялись, улыбнулся и Батов, но тотчас же лицо его сделалось серьезным. Перед ним всплыло виденное. Шел он как-то ранним утром по Забегаловскому краю и вдруг услышал будто отдаленный гром. Оглянулся — небо чистое. В чем же дело? Остановился, стал прислушиваться. Глухое с перерывами громыхание шло из Калюжонкова двора. «Жернова!» — догадался Андрей и повернул к Калюжонку. Жернова преследовались. Андрей знал, что Цапуле было дано строгое предписание уничтожать их, а хозяев привлекать к строжайшей ответственности. И Андрею казалось это справедливым. Жернова портят зерно, укрывают от уплаты гарнцев, а самое главное — пойди узнай, какое зерно размалывается на них. Не одного «стригуна» уже видели на колхозных полях.
Андрей зашел во двор. Нигде никого. А в амбаре словно кто тихонько камни перекатывает. Дверь чуть-чуть приоткрыта. Андрей подошел и резко толкнул ее. В руке отдалось болью. Дверь даже не шелохнулась, видимо, приставленная чем-то изнутри. Но грохот тотчас прекратился.
— Кто там? — спросил Андрей. — Открой!
Что-то стукнуло, дверь подалась в сторону, и в темном провале показалась каракулевая пропыленная борода Калюжонка. Глядел Калюжонок мрачно исподлобья. Может, светом ударило ему по глазам, может, что?..
— Здоро́во, товарищ Калюжонок! — приветствовал Андрей. — Чего это там у тебя такое?
Калюжонок молчал.
— Что ж ты словно воды в рот набрал? Может, деньги печатаешь? — пошутил Андрей, чтоб несколько смягчить неловкость Калюжонка. Но напрасно — глаза Калюжонка блеснули недобрым огнем. Он рванул на себя дверь и, криво улыбаясь, с горькой иронией сказал:
— Золото. Вот гляди, товарищ Батов, какое богачество я себе наживаю. Не знаешь ты. Озолотеть можно…
Посреди совершенно пустого амбара стояли деревянные жернова. Под желобом из ржавого железа стояла глиняная черепушка, в ней грудкой поднималось что-то мучнисто-зеленое.
— Лебеда, — коротко произнес Калюжонок, видя, как Андрей, словно табак, щепотью взял из черепушки. — Старуха примешивает к хлебу. Так вот и тянемся… С лесом возишься ведь…
Тогда Батов дал распоряжение выдать со склада пуд муки плотнику Калюжонку, а жернова приказал уничтожить. Калюжонок выслушал этот приказ и сказал:
— Все не изничтожишь. Народу как-то жить надо…
Народ должен жить. И не просто жить, а радоваться. Ну, а как же тогда первая заповедь: зерно государству? А что такое государство? Разве это не народ? Рабочий народ и в первую очередь тот, кто вырастил этот хлеб. Значит, его в первую очередь и надо накормить. Чтоб он почувствовал радость своего труда…
На другой же день после разговора с дядей Лукой Батов распорядился обмолотить несколько куч и зерно размолоть на ветряной мельнице в Пнях. А еще через день в поле было организовано общественное питание с белыми пышными подовыми калачами. И перед государством в долгу колхоз не оставался.
Погода стояла как на заказ, и на току установили молотилку. Впервые молотьба шла без громоздких вороб и каната, без вихрастых песенников-коногонов. Около молотилки примостился трактор. От него на шкив барабана протянулся широкий ремень. Работа кипела. Не успевали разбирать высокие скирды. У барабана стоял Степан Грохов. На отполированной столешнице распластывал снопы, совал в ненасытную пасть молотилки теплые, пахучие, крупноколосые стебли и все покрикивал:
— Жжива, жжива! Падавай, не зевай! Па-а-авва-ара-а-ачивайся-я!
В бороде и сбившихся на лоб волосах влажно блестели глаза да зубы. Чуть зазевайся — голодный барабан на холостом ходу выл, просил хлеба. Бабы едва успевали отгребать солому. Литое зерно клевало их разгоревшиеся лица. Кряхтели, гнулись под тяжелыми носилками мужики, взбираясь на зыбучие соломенные горы. И над всем этим стоял столб золотистой пыли. Стрекотали, хлопали «ветрами», трясли решетами веялки. Чистое зерно везли в Таловку на элеватор.
Работу бросали в сумерки, когда от дыхания ночи отмякал колос.
Манефа, сестра Петьки Барсука, кормила ужином. Ставила на длинные сколоченные из досок столы миски дымящегося супа, раскладывала подовые калачи. Ложками колхозники работали с тем же проворством, как и граблями или вилами. Раздавались крики:
— Добавочки не будет?
— Налей, Маша!
— Хорош супец!