— Что я должен там сделать? — невинным голосом спросил он.
— Проверить достоверность фактов, изложенных вот в этой жалобе.
Дерябин наскоро пробежал кривые неразборчивые строчки. Но суть понял.
— Этого не может быть, товарищ Комов. Там председателем двадцатипятитысячник Батов. Рабочий класс…
— Перед советскими законами все равны, — сказал Комов. — Проверишь…
Дерябин ликовал. Будучи уверен, что Батов в поле, что в Застойном он его не найдет, он тем не менее явился прямо в Застойное. Что-либо подтверждающее жалобу разузнать ему не удалось, но зато подвернувшийся Фадя оказался просто кладом. Он всю дорогу рассказывал о застоинской «житухе», не забывая то и дело возвращаться к тому, как он, «человек не трусова десятка», Ваську Гонцова «на чистую воду вывел» и как он душой болеет за «колхозные порядки».
Батов и Дерябин всю дорогу до Застойного упорно молчали. На востоке поднимался кроваво-красный, чуть сточенный уже с одного бока голыш луны. Улицы молчали, погруженные в сон. Нигде ни огонька, даже в правлении. Значит, из леспрома еще не приехали. О том, что будет собрание, Дерябин Чугунову сообщил еще днем. Чугунов спросил:
— Повестка дня?
— Первое — персональное дело, второе — о хлебозаготовках, третье — о закрытии церкви в селе Застойном.
Слышимость в телефоне была плохая. Чугунов что-то спрашивал еще, возмущался.
— Партийную дисциплину забываешь, товарищ Чугунов, — сказал Дерябин и повесил трубку.
Собрания были родной стихией Григория Анимподистовича. На них он чувствовал себя как рыба в воде. Читать нотации, распекать, а то и попросту ругать он мог без конца, так как для большей убедительности любил вспомнить различные истории, чаще всего происходившие с ним. Из этих историй явствовало, что он, Григорий Анимподистович, во всех отношениях личность исключительная, и остальным остается только слушать его брань и нотации. И теперь, Дерябин, зайдя в правление, с воодушевлением начал готовиться к своему выступлению. Скоро заявились леспромцы во главе с Чугуновым. Их было двое: женщина средних лет с крупными чертами лица, с высоким лбом, перетянутым красным платочком концами назад, и сухощавый бритый мужчина с красивыми глазами в пушистых длинных ресницах. Они поздоровались и, тихонько переговариваясь, сели сразу при входе. Чугунов прошел вперед, поздоровался с Дерябиным за руку.
— Что это за подъем по тревоге?
— Садись, товарищ, кажется… Чугункин?
— Хоть горшком назови, только в печь не станови. — Чугунов широким жестом вытер свое лицо с полиловевшими на ночном холодном воздухе щербинками. — Что вы там придумали — не спрося броду, бух в воду. Церковь закрыть. Да это же, зияешь, какой вопрос. Если его не подготовить, дров наломаешь. Потом персональное дело. Что это такое?
В это время вошли Антипа, Миша и Нина.
— Что у вас тут такое? — обратился к ним Чугунов.
— Это у тебя, как у секретаря партячейки, надо спросить, — сказал Дерябин и назидательно добавил. — Давайте, товарищи, садитесь. Привыкайте вопросы решать не с кондачка, а по существу. А то, помню, как-то работал я на Дальнем Востоке…
Не миновать бы коммунистам услышать, как работал Дерябин на Дальнем Востоке, но стремительно вошел Батов. Он был подтянут. На чисто выбритом лице сухо блестела обтянувшаяся по скулам кожа.
— Антипа Иванович, подводы на элеватор отправили? — было его первым вопросом.
— Нет еще. Погода вот что-то хмурится, — сказал Антипа.
— Надо было наказать, чтоб вороха прикрыли соломой.
— Я говорил. Ну, да там Степан остался, знает, что делать.
Разговаривая, Батов прошел было к столу, но видя, что его обычное место занято, оглянулся туда-сюда и сел на свободное место рядом с женщиной из леспрома. Сказал вполголоса:
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Чугунов стоял у стола. Дерябин, словно не замечая этого, поднялся и начал с подчеркнутой официальностью.
— Товарищи! На учете в территориальной партячейке Застоинского сельского Совета состоит… — он посмотрел на Чугунова («Три члена и четыре кандидата», — подсказал тот). — На учете в партячейке состоит, — продолжал Дерябин, — три члена ВКП(б) и четыре кандидата в члены ВКП(б). Явились все. Есть мнение собрание считать открытым. На повестке дня стоят следующие вопросы… — Дерябин покосился на лежащую перед ним бумажку, но тотчас отвел глаза, словно бы сделал это не преднамеренно, и для большей убедительности даже слегка двинул от себя бумажку и, уже не глядя на нее, размеренно сообщил: — первое — персональное дело, второе — о хлебозаготовках, третье — о закрытии церкви в селе Застойном.