Отца Павла подняли с постели. Он жил один в сторожке при церкви. Накануне он выпил и уснул, не закрыв дверь на задвижку. Весь хмель с него слетел, когда он увидел около кровати вооруженных людей. Трясущимися руками долго не мог попасть в широченные рукава старенькой подпоровшейся рясы. Леонид Кокосов и Петька Барсук отвели его и заперли в саманнице Афони Чирочка. Караулить поставили Фадю.
С рассветом к церкви потянулись отдельные богомольцы. Подходили люди из Пней. Всех удивляло, почему проспал звонарь Иван Земский — мужик из бедняков, прозванный так за то, что на плечах его холстяной рубахи всегда красовались огромные цветные заплаты и сам он, указывая на них, любил говорить: «Вон я какие полеты ношу, что твой земский начальник».
То, что увидели они, ясности не внесло, а наоборот, вызвало еще большее недоумение.
В церковном саду, вытаптывая мокрую траву, ломая хрупкие ветви густо разросшейся жимолости, какие-то люди пристраивали к северному притвору церкви длинную лестницу.
— Батюшки! Да это кресты сымать ладят! — раздался вдруг резкий бабий крик.
— Спокойно! — появляясь на паперти, произнес Дерябин, хотя в этом и не было никакой необходимости. Толпа стояла и так, онемев от неожиданности.
— Спокойно! — повторил Дерябин, вскидывая руки. В своем неизменном плаще с поднятым башлыком он походил на попа или скорее на монаха так, что кто-то из молодых даже хихикнул, но тут же устыдился, и тогда снова наступила напряженная тишина.
Дерябин продолжал:
— Товарищи! То есть граждане верующие! Мы — коммунисты — не признаем ни бога, ни черта и всякой чепухи! Человек, как теперь это окончательно установлено, произошел от обезьяны. И надо быть круглым дураком, чтобы верить всяким поповским сказкам об Адаме и Еве. — Здесь Дерябин, видимо, дли большей убедительности, рассказал побасенку о том, как бог создал Еву из собачьего хвоста. Никто не засмеялся. Все стояли, потупив взгляд, опустив головы.
— Вашу церковь есть решение закрыть. Это решение советской власти…
Дерябин говорил долго. Леонид Кокосов и Петька Барсук уже залезли на крышу церкви и там пытались концом веревки захлестнуть за крест, чтоб подтянуть и привязать к вершине купола поднятую с собой лестницу. Им, размахивая руками, что-то советовал с земли Цапуля.
И кто его знает, чем кончилась бы вся эта затея Григория Анимподистовича, если б не произошло совершенно неожиданное. Из деревни к церкви бежала, разбрызгивая грязь босыми ногами, растрепанная, с распущенными волосами Фитинья Уйтик и диким голосом кричала.
— Убили! Убили!
— Кого? — первый подскочил к ней Саввушка Сорока.
— Фадю убили! Старика мово аспиды прикончили!..
Всех от церкви как метлой вымело. Последними, бросив лестницу, побежали Кокосов и Барсук.
Фадя действительно лежал навзничь около двери саманницы. Правая рука его была откинута в сторону, недалеко от нее валялся дробовик, а левая прижимала к груди какой-то непонятный сверток, на котором сквозь грязь кое-где проступали сизо-лиловые разводы. Вся голова и лицо Фади было в бурых пятнах.
Смерть всегда страшна своей необъяснимостью. Внезапность ее ошеломляет человека. Все стояли, боясь приблизиться к Фаде. Кое-кто стянули с головы шапки. И вдруг Фадя подобрал ноги, приподнимая колена. Затем свернулся на бок и, упираясь руками, встал на четвереньки.
Все так и ахнули. А Фадя, ни на кого не обращая внимания, позвал:
— Батя! А батя! — и ударил отборным четырехэтажным матом.
Прислушался и продолжал:
— Молчишь, жеребец долгогривый!
Тогда в ответ ему за железной дверью саманницы послышался поповский тенорок:
Отец Павел и Фадя были пьяные в дым.
А произошло это следующим образом.
Медленно тянулась осенняя темная ночь. Дождя не было, но с крыш капало, и Фадю в его легком зипунчике так прохватило, что он зубом на зуб не попадал. Решив, что с батей ничего не случится, если отлучиться на несколько минут, Фадя осторожно задами пробрался домой. У него для Спасова дня была припасена бутылочка первача. Он спустил бутылку в карман и вернулся на пост. Но еще дорогой приложился к горлышку, и когда подходил к саманнице, по телу его пробегали теплые мурашки. А когда добавил, ему захотелось говорить, он позвал: