Вез ее Максим Базанов по наряду сельского Совета. Ехать Максиму не хотелось — у него стояли немолоченные клади, — он долго пререкался с Цапулей, сидя на крылечке Совета, припоминая, сколько раз, куда и за чем он ездил по наряду и тем самым доказывая, что ехать сегодня ему никак не в очередь. Поэтому они теперь опаздывали. Моросило. Тоня волновалась. А Максим в мокром смятом картузике и рыжем зипуне, потемневшем на его сутулых плечах, сидел нахохлившись и время от времени чмокал губами, однако не делая ни малейшего усилия для того, чтоб понудить лошадь, плетущуюся еле-еле.
Стоял сентябрь. Дождь, начавшийся накануне, то моросил, то прекращался, но тонкие серые тучи бесконечно стелились по небу, и даже в моменты затишья ни один солнечный луч не мог пробиться сквозь их белесую пелену. Мокрые травы оставляли на трубицах колес желтые семена. Пахло укропом и увядающими листьями берез.
И хотя Тоня не чувствовала за собой никакой вины и была даже уверена, что все окончится благополучно, слезы отчаяния поминутно навертывались ей на глаза, и она отворачивалась, чтоб незаметно смахнуть их.
В кабинет следователя Тоня входила, стараясь держаться независимо. Она ожидала встретить человека пожилого, посеребренного сединой, непременно в очках, и очень смутилась, когда увидела за столом румяного кареглазого юношу.
— Проходите. Садитесь! — Официально сказал Горбатов и сделал вид, что углублен в чтение какой-то бумаги.
Тоня продолжала стоять.
— Я вызвал вас… — наконец начал он. — Да вы садитесь! — Горбатов боднул головой в сторону стула и, видимо, заметив свою неловкость, стал еще непроницаемее.
Тоня подошла к столу, подобрав влажную юбку, села на краешек стула и, не зная куда девать руки, положила их на край стола, затем, подумав, что это не разрешается, быстро отдернула их и стала теребить кончик шарфика, спадающего на ее высокую грудь.
Горбатов по-своему истолковал эти движения красивой девушки, покраснел и, досадуя на это, еще больше смутился. Очевидно, подражая кому-то, он сказал строго и раздельно:
— Ваше имя, отчество, фамилия?
— Антонина Петровна Соснина, — с чувством досады ответила Тоня.
— Возраст?
— Двадцать лет.
— Пол? — машинально спросил Горбатов и, снова краснея, скороговоркой добавил: — Местожительство? Кем работаете?
Тоня откровенно улыбнулась и ответила на все вопросы:
— Женский. Деревня Пни, Застоинского сельского Совета. Учительница. — Она видела, как карие глаза следователя блеснули мальчишеским озорством.
— Ничего не поделаешь. Форма. Вы знаете, зачем вызваны? — просто спросил он.
— Нет, — ответила Тоня, хотя знала.
И Горбатов также знал, что она говорит неправду, и, снова заподозрив ее в заигрывании, на мгновение растерялся.
— Вы приглашены, — после короткой паузы начал он сухо, — по делу о поджоге сена в селе Застойном. В качестве свидетеля. Вы должны говорить только правду.
Горбатов взял лежащую сбоку книжку, распухшую от закладок, раскрыл ее и торопливо прочитал статью закона об ответственности за свидетельские показания. Тоня слушала рассеянно. Она думала о том, что спросит у нее следователь и что должна будет она ему ответить. Все осложняла смерть Вадима. Нет! В этом она не виновата. И о сене она ничего не знает. Однако смутная тревога вдруг закралась в Тонино сердце. И когда начался допрос, эта тревога все время мешала ей говорить.
Вопросы были простые. Но Тоне стоило большого труда ответить на них. Казалось, их простота таит в себе неуловимое коварство.
Да, капустник был в школе. У Шарапова, конечно. Нет. С ним она знакома просто по работе. Был Клягин. Избач. Усков! Какой Усков? Нет. Об этом она ничего не знает. Клягин Егор. Был он с Кроходумовой. Кроходумова — счетовод колхоза. Да, Клягин уходил с Кроходумовой. Они принесли вина. С ними пришел продавец Петька Барсук. Петр Салазкин! Какой Салазкин? Простите, она не знала, что Барсук — это уличная кличка. Но его все так зовут. Когда загорелось? Этого Тоня не знает. Видела что-то вроде зарева, но в ту ночь было северное сияние, и она, да, вероятно, и все участники капустника не обратили на зарево внимания.