И вот, когда она уже училась в педтехникуме, ей встретился Костя Гонцов. Он был красив и дерзок. Первое время Тоня посмеивалась над его грубыми манерами, но диковатая цепкость и горячность Кости ей нравились. Ей было приятно с ним. Она все больше привязывалась к нему. Леватов, — однокашник отца по Томскому университету — поощрял эту близость. Однажды он сказал:
— Антонина! Мы дружили с твоим отцом, и я питаю к нему самые лучшие чувства. Я бы сказал, почти родственные чувства. Так вот, я хочу тебя спросить. Какого ты мнения о Константине Гонцове?
Тоня пожала плечами. Леватов продолжал:
— Мне кажется — это редчайший в наше время экземпляр приспособленного к жизни человека… Я уверен, что он далеко пойдет.
— Если милиция не остановит, — рассмеялась Тоня.
— Нет-нет. Кроме шуток. У него есть хватка. А тебе… тебе пора пристроиться. Районная больница твоего отца не ахти сколько дает.
Тоня ответила шуткой. Сказала что-то о прозаизме таких слов, как «экземпляр», «пристроиться», а на упоминание об отце ответила, что он-то как раз, пожалуй, не очень-то бы одобрил такой выбор.
Леватов вспылил:
— Отец, отец! Твой отец остался неисправимым идеалистом. То он носился с земством, теперь он полез в эту дыру… Ну чего ты смеешься?
— Ничего… — Разве можно было сказать о неожиданно возникшем в памяти случае. Как-то, не любивший Леватова, отец сказал: «Этот узколобый кретин! Рвотная пилюля! Да что он видит? Он всю жизнь смотрит через катетер».
Однако после разговора с Леватовым Тоня стала относиться к Косте с какой-то нежной робостью. Может, судьба?!
В леватовском саду Тоня поняла, что она ошиблась. Она сожгла альбом со стихами подруг. Так вслед за детством ушла в невозвратную юность.
Закончив техникум, Тоня попросила, чтоб ее послали в самый отдаленный уголок округа. Она решила жить по-новому. Но судьба, как видно, преследовала ее. В Пнях она встретила Костю. Гонцов настойчиво добивался нового сближения. Тоня, как могла, сопротивлялась, но борьба истощала силы. В это время появился Вадим. Нет, он не был героем ее девических грез. Но он был мил и уютен, от него веяло чем-то неуловимо-трепетным. Тоне хорошо было с ним. И вдруг — эта нелепая смерть! И Леватов… Это ужасно!..
Несколько дней Тоня жила как во сне. А позднее она никак не могла вспомнить, как случилось, что она идет в Таловку? Страшно болело все тело, но она все шла и шла, боялась остановиться. Шла, не разбирая дороги, движимая одним властным требованием: дойти! Как и в тот день, сеялся дождь. Он то затихал, то припускал, но она шла, шла…
Горбатов принял ее в том же кабинете.
13
Дожди кончились. Однажды ночью вызвездило, и к утру пал первый иней. Тополя стали ронять лимонно-желтые, прихваченные морозцем листья. В свежем воздухе их тонкий винный запах рождал безотчетную грусть. Вдруг оказалось, что дни уже совсем по-осеннему короткие: до самого вечера не высыхают слезинки утренней росы на кустах поседевшей полыни.
— Степанида! Сходила бы ты за дерябой, пока вёдро стоит. А то понесет да повезет сиверница — намаешься. Гляди-ко, скоро поди тепловые рамы вставлять надо, — говорила в один из таких дней Пелагея, ревниво осматривая фигуру дочери.
«Ох, шибко заметно! Тягость большая. Уж не двойню ли, упаси господи и помилуй, таскает баба. Вот беда-то моя!..» — Тонкие губы Пелагеи вытягивались в скорбную складку.
— К Вострому Увалу иди. Там завсегда дерябы много. Да и места не шибко людные…