Стяньку неприятно тронуло лишнее напоминание о ее положении. Но так заманчиво было предложение матери, что она с готовностью произнесла:
— Ладно, мама. Схожу…
Лес! Как давно она не была в нем! Будто целая вечность прошла. А ведь всего одно лето. Но летом-то самое раздолье: ягоды, грибы… Закатиться бы с подружками, да с песнями, с ауканьем… А теперь Стянька пойдет одна и в места, где «не шибко людно», — к Острому Увалу. Там и в летнюю-то пору не встретишь никого.
Острый Увал — островерхий, как башкирская шапка, холм — порос столетними соснами, кустами шиповника, вишенья. По одну сторону его от самого подножья до самого Спирина болота тянутся заросли камыша, а по другую — согра, мшистое взгорье, изрезанное оврагами, поросшее низкими, тугорослыми (им тоже где-то сто лет, а они поднялись только в два человеческих роста) сосенками. Кочки да трупы когда-то растущих здесь гигантов только угадываются под зыбким мховым покровом. А чуть ступи неосторожно — и провалишься по пояс. Словом, такая неудобь, что побродить в окрестностях Острого Увала охотников находилось немного, хотя сам холм был не из последних ягодных мест. Но не только — и, пожалуй, даже не столько — это обстоятельство удерживало ягодников. Всем было известно, что на Остром Увале похоронен «железный мужик». Об этом красноречиво говорила яма на самой вершине холма, затянутая таким густым сплетением таволожника, что рассмотреть ее дно было невозможно.
Трудно сказать, что породило такие слухи. Была ли это передаваемая изустно от поколения к поколению легенда об одном из тех воинов далеких времен, чьи кости, обряженные в доспехи, покоятся под многими курганами Зауралья, или то просто был плод народной фантазии, но только не находилось смельчака, который бы отважился спуститься в яму и, больше того, появился в окрестностях Острого Увала в ночное время, когда «железный мужик», покорный чьему-то злому велению, вставал из могилы и тяжело ходил вокруг холма, пугая запоздалых путников звоном железа и ржавым скрипом шагов. Пытались днем при солнечном свете найти хоть что-нибудь, изобличающее ночные хождения «железного человека», но не было видно никаких следов. По склонам в изобилии росла не тронутая никем костяника, тянулся плаун, поднимая вверх свои бледные свечечки соцветий, пламенели кусты шиповника. Высоко-высоко на соснах гнездились рыжие коршуны. Их тонкий клекочущий посвист едва достигал подножья Острого Увала.
Не без робости ступила Стянька в эти колдовские пределы. Осенний лес встретил ее торжественной тишиной. Редко, тут и там, растущие березы неслышно роняли желтые мягкие листья. Каждый такой лист, прежде чем упасть, невесомо качался в сиреневом воздухе, словно выбирал, где бы ему прилечь. Уже наполовину голые колючие кусты шиповника теплились огоньками вызревших ягод. Стянька шла, ступая осторожно, чтоб не оступиться, а, пожалуй, больше потому, что казалось кощунственным нарушать окружающий ее покой. Один раз она вздрогнула: ее напугал шорох за спиной. Оказалось — это почти рядом с ней на ствол сосны примостилась желна. Опираясь на хвост, она откинула голову, украшенную красной косичкой и с любопытством посмотрела на Стяньку. Казалось, она хотела спросить: кто ты? Почему твои глаза полны печали? Не получив ответа, желна описала вокруг сосны восходящую спираль, затем, падая, бесшумно расправила крылья и низко над самой землей полетела. И вдруг Стяньке показалось, что этим завершилось все странное и таинственное, что окружало ее до сих пор, и началось обычное, то, по чему она так соскучилась. Вон сквозь поредевшую листву вишенья темнеет незамеченная птицами ягода. Она почти черная и налилась так, что черенок утонул в ее мякоти. До чего же она сладка! А шиповник. Его ягоды как маленькие фунтики. А вот и деряба. Ее веселые ярко-зеленые ручьи растекаются по желтому мху. Стянька принялась рвать. Плети отрывались с приятным хрустом, тянулись одна за другой, и скоро их было столько, что они уже не вмещались в корзине. Стянька присела на мягкую, как подушка, мшистую кочку. Прислушалась. Где-то далеко, у Малинового оврага, гудел трактор. Там Ваня.
За все лето они виделись один раз. Было это утром. Стянька проводила в стадо корову, возвращалась домой через Городище и вдруг лицом к лицу повстречалась с Ваней. В одной руке у Вани был топор, в другой — несколько кудрявых сосновых веток. Оба растерялись. Боялись взглянуть друг другу в глаза, не знали, что сказать. Наконец Ваня, косясь на топор, с виноватой улыбкой произнес:
— Помело мама просила сделать… Ну, здравствуй.
— Здравствуй, — ответила Стянька. — А я вот корову угоняла…