— А ты что думал — разоденут ее, как что ни на есть последнюю антанту!
— Да тише вы, тише! Дайте послушать. Секретарь из району речь держит!
В клубе на самом деле после того, как красный дружка — Семен Шабалин — объявил о торжественном открытии свадьбы, с приветствием выступил приглашенный на свадьбу Николай Александрович Карев.
Он поздравил молодых, пожелал им здоровья, успехов в работе и семейных радостей.
— Ваши дети, — говорил он, — уже не увидят живого кулака, как вам не пришлось увидеть живого жандарма. Они будут строить коммунистическое общество и жить в нем…
В зале стояла напряженная тишина. Потея от жары, волнения и досады на себя, что пошел-таки на свадьбу, на это позорище, Максим старался понять то, о чем говорил секретарь, и не мог. Все было не настоящее, похожее на игру. И Колька, нескладный в своем новом суконном костюме, и невеста, какая-то будничная, и Семен с полотенцем через плечо и большим красным бантом на груди. Батов, Антипа, Степан Грохов, учительница Нина Грачева — все, все поднимало в душе Максима смутную тревогу и чувство непонятной тоски.
«И сами, поди, не поймут, что к чему?» — думал он. Неловкость и беспокойство усиливал Фадя.
— Свату-у-уш-ка-а-а! — шептал он, обдавая Максима бражным горячим дыханием. — Максим Трофимович! Раззлю-ю-юбез-зна-а-й, свато-ок! Ежали теперь войти в полное сознание, как говорит данный докладчик и секретарь районной партии, то это, значит, как? А-а? Сва-а-тушка-а! Ты меня слышишь? Ведь сам партейный секретарь речь держит и у меня, значится, в гостях!
Поругавшись с Фитиньей, которая заявила, что она «ишшо бога боится» и что у нее «крест на вороту есть, чтоб ходить на бесовские игрища», Фадя до времени выпил приготовленную для свадьбы пол-литровую бутылку и теперь, рассолодевший, выпячивал куриную грудку, ерошил клочковатую бороду.
— Сва-а-ту-ушка-а-а!
— Фадей Мосеич, — не раз принимался урезонивать его Максим, — потише. Смотрят на нас…
— Пущай глядят! Не полиняем! Максим Трофимович, я говорю, пущай глядят. Не нас венчают, сватушка. А все же сам секретарь речь держит…
Наконец Максим не вытерпел. Чувствуя, как горячий пот в три ручья бежит по его спине, он поднялся и, расталкивая сидящих за столом, стал пробираться за кулисы.
«Катись ты от меня, разлюбезный сваток, на все четыре стороны», — криком кричал он в душе, разыскивая дверь на улицу и на ходу застегивая крючки полушубка. Очутившись в саду, куда вела дверь со сцены, Максим долго ходил между деревьями. Сухо шуршали под ногами скованные морозом опавшие с деревьев листья. На небе перемигивались звезды. И такая тоска накатилась на Максима, что впору завыть. Он перелез через изгородь в дальнем углу сада и по темным улицам побрел, сам не зная куда. Не сразу понял, что кто-то окликнул его.
— Максим Трофимович, погоди-ка. Да что ты? Аль заспесивился?
Максим остановился. Его догнал Спиридон Важенин.
— Чего тебе? — задерживаясь, коротко спросил Максим.
— Да вот. Гляжу я, ровно бы Максим Трофимович идет, да опять же думаю — как так? Чать, он на свадьбе гуляет. Ошибся, думаю. Уж кому-кому, а ему билетик дали поди… Ан, верно ты. Ну, доброго здоровья, Максим Трофимович.
— Здорово. — В голосе Максима была нескрываемая досада. Но это нисколько не смутило Спиридона. Он зашагал рядом.
— Да-а… Вот как она, жизнь-то, повернулась, Максим Трофимович, — после неловкого молчания начал Спиридон. — Кругом с политикой, значит, по билетикам.
Максим молчал.
— По билетикам, говорю…
— Чего по билетикам?!
— Да вот свадьба-то эта. Раньше как было? Позвал бы раньше, Максим Трофимович, гостей, кого душа желает, да и пей-попивай, почаще подавай. Без всяких билетиков. И отец жениха в этом деле — первая рука: потому — не из дома, а в дом. И каждый должен тут марку держать. Бывало конешно, кои не выдерживали той марки… ну вот и придумали по билетикам, — неожиданно закончил Спиридон.
— Это ты куда гнешь? — зловещим голосом спросил Максим. Его подмывало на ссору. Злость на Фадю все еще кипела в его груди. Но Спиридон, словно ничего не замечая, продолжал:
— А мне вот тоже, может, желательно хорошего человека уважить. Выпить с ним рюмашечку за его радости. А?
Прежде чем Максим успел что-либо сказать, Спиридон, обнимая Максима за плечи, попросил:
— Угости, Максим Трофимович! Знаю, кипит у тебя на сердце. Зайдем? — кивнул он на Шимкину избу, мимо которой они как раз проходили.
Максим пил редко, но были минуты, когда он пил с удовольствием, и как раз теперь у него была такая минута. В его душе было задето самое больное место. Он молча повернул к избе.