На лице Орины было такое огорчение, что Андрей искренне посочувствовал ее беде, а лису пообещал покараулить с ружьишком. За время жизни у тетушки Орины Андрей так привязался к старушке, что теперь, перейдя к Ульяне — бывшей хозяйке Алеши Янова, — он не упускал случая заглянуть на Крутояр. Делал он это еще и потому, что последнее время Орина почти постоянно жила одна. Ваня дома бывал редко. То он молотил, то пахал зябь до самой глубокой осени, сначала в своем колхозе, а потом недели две в соседнем селе Чумеево, а теперь жил в МТС на ремонте тракторов. Кроме того, что старушка скучала, ей надо было помочь по хозяйству. Поэтому, покалякав о том, о сем, Андрей как бы шутя брался за лопату, отбрасывал от крыльца снег или, ловко орудуя топором, колол дрова. А бывало, что спускался по Крутояру к озеру и нес воды.
Орина в таких случаях протестовала.
— Андрюша, чадушко ты мое. Да брось ты. То ли в работники ты ко мне пришел. Посиди, поговорим лучше. Водички-то мне Фрося принесет, а боле того мне ничего и не надо. Да и не мужичье дело по воду ходить. Не дай бог, кто увидит — засмеют тебя. Скажут: упрямый председатель — воду на нем возят. Да и от Лизаветы Николаевны мне неловко.
Батов отшучивался.
— Ничего, ничего, тетушка Орина. Лиза у меня не ревнивая. — Хотя и продолжало саднить где-то глубоко-глубоко, как от занозки, но от сознания, что ли, что вот удалось-таки ему устоять и не уронил он перед людьми высокое звание коммуниста, обо всем, что касалось его взаимоотношений с женой, удавалось Андрею говорить теперь легко и свободно. Ему даже доставляло это какое-то удовольствие, какую-то светлую радость, какую испытывает больной, впервые поняв, что болезнь отступила совсем, хотя и напоминает еще о себе легкой слабостью.
Орина видела это и умела тактично, именно так, как хотел этого Андрей, поддержать его. Не обидно сказать в глаза самую горькую правду. В Орине не было ханжества, воспитанного на лицемерии перед сильными мира сего и перед господом-богом. Она, как большинство старых людей, часто восклицала: «Господи!» или «Боже ты мой!», но всегда это у нее получалось без раболепия, и Андрей понимал, что говорит она так больше по привычке, так как тут же, в силу все той же привычки, у нее вырываются слова довольно ядреные, но всегда в ее произношении легкие и веселые. Еще живя у Орины, Андрей с первых же дней заметил, что она не молится, хотя на божнице и стояла крошечная икона какого-то святого. Однажды он завел об этом разговор. Орина сказала:
— А чего мне руками махать. Перед богом нас, махальщиков, много, смотреть надоест. Да и икона-то вроде как карточка. Вот человек дорог не тем, что с него карточка есть, а когда он на́ сердце лежит. Мы с богом-то друг дружку, когда надо, и так поймем. — Орина улыбнулась. — Да и молитв я не знаю. Меня маленькую учили «Богородицу» читать. Молитва такая есть. Мать учила. А кто-то — не помню уж теперь — из озорства подучил меня: «богородица плясать пошла, дева радуйся пятак нашла». После-то я уж знала молитву, а все равно как начну читать, мне все на ум это приходит. В церкви вот то же. Батюшка там выходит из алтаря, руки вот так поднимает и поет что-то. Не знаю уж, что он там поет, а мне, как только поднимет он руки, все кажется, что вот сейчас он весело так кышкнет: «Вы кыши, кыши, воробышки мои! Вы летите с конопеличка домой!» Грех и смех. Я и в церкву не стала ходить.
После разговоров с теткой Ориной Андрей всегда чувствовал себя вроде отдохнувшим. Других-то минут для отдыха у него, пожалуй, и не было.
3
После родов Стянька поправлялась медленно. Исхудала до прозрачности. Как удила, выпирали обтянутые кожей ключицы. Первый раз она поднялась уже в марте. Ступая босыми ногами на теплые пятна света, раскиданные по полу солнцем, по-весеннему пригревающим даже через двойные рамы, Стянька прошлась по горнице и встала у окна. Чувствуя легкое головокружение, она прикрыла глаза и прислонилась к косяку. За стеной по верху наличника ходил голубь. Его баюкающее воркование раздавалось где-то тут, рядом со Стянькиной головой. И вдруг такое радостное озарение наполнило измученную женщину, что она даже слабо ойкнула и, широко раскрыв глаза, стала искать в окне что-то меж кустов уже заметно набухающей сирени.