— Грозится тоже, а сам вот и за работу мне не уплатил. Добро бы хлеба не было.
— А есть?
— А то нету.
— Где же?
— Спрятан.
— Ну, это мы и без тебя знаем, да вот где спрятан?
Парень не уходит. Вздыхает. Жигаров смекнул: знает парень, где у мужика хлеб, — сказать боится. Пошел напролом.
— Знаешь, где хлеб?
— Да ить он меня засудит либо убьет.
— А он и знать не будет, что ты сказал.
Парень аж рот открыл:
— Да как же так, когда мы двое с ним про то знаем…
— Я это устрою. — И посвятил парня в свой замысел.
— Гы-гы-гы, — загоготал тот и рассказал, где зарыт хлеб.
Наутро всех мужиков собрали в сборню. Жигаров еще раз объяснил, сколько кто должен сдать хлеба, и спросил, намерены ли они сдавать добровольно. Мужики как один: «Всей душой бы, да хлеба нет. Осенью весь сдали». А тот мужик прямо божится, что до зерна все выгреб.
— Верю, выгреб, но только куда. Ты думал, мы не узнаем, ошибся, дорогой человек. Узнаем. Привез я такой аппарат, что ты хоть в преисподнюю спусти — он укажет. — И достает Жигаров из кармана какую-то блестящую штуковину и показывает ее мужикам. — Вот!
Мужики переглянулись. Никто из них отродясь не видал такого чуда.
— Пошли, — сказал Жигаров.
— Айда, — храбрился мужик.
Шумной толпой пошли по деревне. Свернули в переулок. Жигаров в огород полез. Все за ним, топают прямо по капусте. В другое время хозяин гвалт поднял бы, а тут сам передом и на аппарат, как на змею, смотрит. Пот с него градом, бороденка сосульками повисла. Жигаров подошел к огуречной гряде и говорит:
— Вот тут!
Комсомольская братва все, как один, на изготовке с лопатами. Огуречные плети во все стороны полетели, ребята на лету огурцы ловят, а мужики друг на дружку глаза пялят: сдурел вроде, дескать, уполномоченный. Один даже осмелился, сказал:
— Ох и нагорит же тебе, парень, за такое.
И тут лопата обо что-то твердое бряк. Мужик Жигарову в ноги и дурным матом:
— Бес попутал! Помилосердствуй, господин товарищ!..
Все остальные тут же дали слово сдать по разнарядке сполна.
— А что же это за аппарат был? — спросили Жигарова.
— Вот этот самый. — Жигаров достал из кармана обыкновенный компас.
Грянул хохот.
Учащиеся совпартшколы снова взялись за учебники. Зубрили теорию. Наглядными же пособиями для них были повседневные события окружающей их жизни.
А жизнь настойчиво требовала — кадров, кадров!.. Хотя и молодых и недостаточно опытных. Так в середине второй учебной зимы Алеша Янов неожиданно оказался выпускником. Это и обрадовало и огорчило его, потому что при распределении он оказался не в Таловском районе, как ему хотелось, а в Тугалымском.
— Алеша, Алеша…
Янов открыл глаза: где он?
Над ним стоял Геннадий Андреевич, одетый, в шапке. В окна сочился синий рассвет.
— Пойдем, Алеша.
— Уснул я, Геннадий Андреевич.
— Немного. Ну, пойдем. Досыпать у меня будешь.
— Мне в МТС. — Глаза Алеши шарили по полу, искали чемоданчик.
— Никуда ты сейчас не пойдешь. Мария Васильевна обидится. Да чего ты ищешь? Вот твой чемодан. Ну, брат! Можно подумать, что начальник политотдела приехал со своими запасными частями для тракторов. Книги?
— Книги.
— Тогда пусть лежат пока у меня здесь, в кабинете… Ну, шагом марш!
Ночная метель улеглась. Было свежо. Но по неуловимым приметам чувствовалось приближение весны. Как-то вкусно пахло подряблевшим снегом. Он не держался на деревьях, отваливался пластинками. Под ногой не скрипел, а похрумывал, прессуясь и оставляя яркий слепок следов.
Над крышей дома, к которому они подошли, струился легкий дымок, скорее даже марево, какое бывает, когда дрова в печи уже рушатся грудой жарких углей. Значит, Мария Васильевна была давно на ногах.
Еще в сенях Геннадий Андреевич закричал:
— Машенька! Принимай гостя!
Мария Васильевна, все такая же подвижная, но совершенно белая, встретила Алешу с материнским радушием. Никогда не имея своих детей и давно уже потеряв всякую надежду иметь их, она щедро раздавала то, что в изобилии было отпущено ей как матери. Этим же чувством, как всегда замечал Алеша, было окрашено ее отношение к мужу. Позднее возвращение Геннадия Андреевича ее нисколько не удивило. Видимо, это было обычным явлением.
— Умывайтесь. Будем завтракать, — оказала она, когда мужчины разделись.