— Хорошая у тебя жена, — сказал Алеша.
На этот раз смутился почему-то Ваня.
14
Из степей на город шла весна. Даже сюда, где серый от угольной копоти снег и развороченная земля, казалось, навсегда пропахли гарью бензина, удушливо-кислым дымом аммонала и коксовых батарей, — даже сюда влажный ветер весны доносил щемящую горечь полыни и еле уловимый запах где-то уже зацветающих тюльпанов. В теплом воздухе как-то по-особенному отчетливо слышны были и пыхтение паровозов, и гудки бесчисленных грузовиков и кранов, и тарахтение экскаваторов, и пулеметная трескотня пневматических молотков. Казалось, они тоже радуются тому, что миновали наконец морозы, когда каждый болтик обрастает серебристым мехом инея, словно в надежде согреться, а человеку так просто нестерпимо перехватывает дыхание снежной пылью, скрывающей и без того скупое зимнее солнце.
Весну ждали все. Одних радовало то, что с теплом быстрее пойдут работы; других, — что кончается срок вербовки и скоро можно будет вернуться к своей семье, хозяйству; а иные уже прикидывали — куда бы махнуть, чтоб побольше заработать.
Константин Гонцов не принадлежал ни к тем, ни к другим, ни к третьим. Успехи или неудачи строительства не трогали его, о возвращении в Застойное не могло быть и речи, а что касается заработка, то вряд ли где-либо мог он устроиться так, как в Рудогорске.
И все-таки приближение весны не могло не затронуть Константина Гонцова. Его потянуло на улицу. В выходной день он вышел потолкаться среди людей. Было совсем тепло. Капало с крыш. В легкой хромовой куртке, в новых брюках, составляющих ниже колен как бы одно целое с хромовыми сапогами, туго облегавшими икры, Константин легко сбежал с крыльца. Любуясь собой, своим ловким и здоровым телом, он обходил грязь, чтоб не запачкать сапог, начищенных до зеркального блеска. Миновал последние домики слободы и направился в новый город.
Вправо, как гигантские туры, вздымались домны, дымили трубы силовой. Но все это стало уже привычным и никак не трогало Гонцова. Он весь был занят своими потаенными мыслями, которые когда-то принесли ему немало горьких волнений. Он думал о том, как хорошо, как своевременно он развязался с прошлым. Кто посмеет сказать, что он сын кулака, когда он сам не скрывает этого. Да, сын. Но ведь сын за отца не ответчик. Прочтите газету № 175 от 27 июля. На партийной чистке он сам рассказал о своем проклятом прошлом.
Он вышел на главную улицу города. Здесь царило необычайное оживление. Спешили пешеходы. Сверкая лаком, пуская окнами солнечных зайчиков, мягко разворачивались автобусы. Окна магазинов манили пестротой товаров. Константин зашел в гастроном.
Молоденькая продавщица в белом переднике, с пышной грудью и большими голубыми глазами, кокетливо щурясь, завернула ему бутылку коньяку и банку сардин.
— Пожалуйста!
В ответ он посмотрел так, что продавщица смутилась. Довольный, улыбаясь, вышел из магазина.
— Константин Васильевич! — раздался за спиной незнакомый голос. Гонцов все еще продолжал улыбаться, но что-то вдруг кольнуло в сердце. Он оглянулся. К нему шел бородач, одетый поверх засаленного полушубка в грубый брезентовый фартук. Было странно видеть по-зимнему одетого человека. Да и весь он был какой-то ненастоящий. Шел неуверенно, в безжизненных глазах стоял немой вопрос: не ошибся ли я?
— Ты, што ли, Константин Васильевич? — уже вяло, как бы совсем не веря в возможность такой встречи, спросил он. Но не успел Константин ответить, как бородач убедился: нет, не ошибся. Подобие улыбки скривило его лицо.
— Ну, так здравствуй, Константин Васильевич!
Гонцов задержался с ответом. И снова тень смятения промелькнула по бородатому лицу. Теперь наверняка зная, что не ошибся, человек, возможно, раскаивался в сделанном. Но Константин действительно не узнавал. И это смутило его.
«Кто? Где мы встречались? — рылся он в памяти. — Может, не надо узнавать?»
Так и стояли они минуту, мешая прохожим.
— Не узнаешь?
«Нет», — хотел ответить Гонцов, но тут память подсказала, и он непроизвольно воскликнул:
— Максим Трофимович!
— Он самый! — Откровенное удовольствие изобразилось на лице Максима. — Я даве еще, как ты в магазин заходил, заприметил тебя. Да ведь это, говорю, Василия Аристарховича сын — Константин Васильевич. Дай, думаю, дождусь. Так оно и есть.
Максим, забывая все то горькое, что было связано с Гонцовыми, радушно пожал протянутую Константином руку.